[socionicfics]

Т14-14 Жуков/\Наполеон. 18-19 век, западная Европа, закрытая школа для мальчиков. Наполеон - наследник знатного рода, Жуков - в прошлом бродяга, болен (туберкулез, малокровие, etc), которого усыновил какой-то бездетный граф и отправил в школу учиться манерам и всему остальному. Жизнь в одной комнате, противостояние. Рейтинг.

@темы: Жуков, Наполеон, выполненные заявки, Т-14

Comments

[Гость]

Автор приносит извинения за то, что стиль написания и словарный запас малость не соответствуют эпохе. Также за вероятное отклонение от заявки и присутствие второстепенных пейрингов. Автор упрлс и поймет, если вам будет не по вкусу.

~2800 слов



Джеймс Ривера - Жуков
Нико Вайс - Наполеон
Второстепенные:
Фриз - Дон Кихот
ДиДи - Джек
Эльза - Есенин
профессор Ридель - Робеспьер

POV Нико
***

Он держится как чертов титан. Этот парень.

Весенний, ослепительный, по-идиотски яркий свет пробивается в аудиторию сквозь мутные стекла, ложится неровно на парты из кедрового дерева, на кафедру, на высокие стены, картины на стенах, на профессора Риделя, стоящего у доски, приобнимающего за плечи этого нового. Сидя в среднем ряду за второй партой, я неплохо вижу их, они оба, как все пространство вокруг, светятся от идиотской весны, льющей себя в громадные окна.

Профессор Ридель представляет его:

- Ученики, это ваш новый одноклассник. Джеймс Ривера.

Его взгляд не испуганный, не смущенный, не заинтересованный, как оно бывает. Не робкий. Он не смотрит вокруг, он осматривается. Прямым, пронзительным взглядом. Глаза у него водянисто-голубые. Две холодные лужицы на смуглом лице.

Все пялятся на него, как завороженные кролики пялятся на волка перед тем, как он сожрет их. Есть в этом что-то завораживающее - смотреть на убийцу. Я не знаю. Мне так кажется.

Меня бесконечно бесит его присутствие, потому что так эти кролики должны смотреть на меня.

Он еще только поднялся на кафедру, он еще только встречается глазами с самыми любопытными, заставляя каждого вдруг заинтересоваться поверхностью стола или собственными руками, а я уже знаю, что мы не подружимся. Мы не подружимся настолько, насколько могут не дружить волки, делящие кроликов.

Он стоит спокойно, расслабленно, будто ноги в лакированных туфлях прикованы к полу. Эти дорогие туфли выглядят на нем, как на мне бы смотрелось платье ДиДи. Нелепо. Выше: школьная форма. Выше: широкоскулое лицо с нависающими бровями и тонкими губами, слегка изогнутыми, перманентное выражение превосходства. В нем не меньше шести футов роста, но долговязым, как Фриз или Поль, он не выглядит - слишком крепкий, явно видно, что в последние годы не за фортепиано штаны просиживал.

У него темные полукружия под глазами. Губы бледные. Вместо приветствия он кивает. Отправляется на свое место.

Мы встречаемся глазами - он сидит справа от меня, нас разделяет проход между рядов. Я смотрю на него, он - на меня. Я тяну уголок губ, превращая лицо в ухмылку. Он не улыбается в ответ. Я шепчу:

- Как жизнь, новичок?

Чувствую, как он меня осматривает. Так же, как помещение. Как лица учеников. Я знаю таких как он. Для них все вокруг все - территория. Включая лица, одежду, свет из окон, мои туфли, мои волосы, мои глаза.

Я спокойно выдерживаю его взгляд, потому что сам - такой же.

Он не отвечает, и я говорю:

- Меня зовут Нико Вайс. Захочешь, со всеми тебя познакомлю.

Я тут главный, и это понятно, потому что профессор Ридель прекрасно слышит, как я болтаю, но делает вид, что это не так. Мой отец - граф Генрих Вайс. И он тут всех держит за яйца. Я могу ни черта не делать, или делать совсем не то, чего ждут от прилежного ученика элитной закрытой школы Чатерхаус, и мне ничего за это не будет.

Да, на жизнь не жалуюсь.

А этот новый здесь совсем не к месту. Закрытая школа Чатерхаус - не для таких как он. Здесь только те, кто сидят за фортепиано или происходит из богатых именитых семей. Никто здесь не занимается боем. Никто не пашет на картофельных полях. А у него руки жилистые и загар как после работ под палящим солнцем - даже после зимы сохранился.

Ближе к вечеру в тот же день я обнаруживаю его в собственной комнате лежащим на соседней кровати. Он не спит, но глаза у него закрыты. Нога на ногу. Рука за головой.

И он даже не смотрит на меня. Как будто я привидение. Муха. И это после моего вежливого предложения дружить? Ну, посмотрим.

Первые дни ходит одиночкой. Самые смелые с ним болтают - Фриз подсел на одном из первых уроков, Ривера сначала молчал, но Фриз продолжал трепаться, и тот медленно втянулся в разговор. Кажется, даже улыбнулся пару раз.

После уроков я подхожу к Фризу.

- Эй, друг, - говорю я, приобнимая его за худые плечи, - слушай, тебе не кажется этот новичок странным?

- В каком смысле? - уточняет тот. Фриз жутко незадачливый. Парень он умный, при нем смекалка, чувство юмора, неискоренимый авантюризм и десяток других качеств, за которые народ здесь питает к нему симпатию. Да и с виду он ничего, и не стоит забывать, что у его семейства поместье в центре Вены. Фриз неплохо устроился в негласной иерархии школы, хотя сам не подозревает об этом - этически он как дитя. Это мне на руку.

- Ну, он явно не из таких, как мы, - я пожимаю плечами. - Руки его видал? Как будто всю зиму котлы чистил. А гонору многовато. Я и подумал - нехорошо, чтобы ты с таким шарился.

Нехорошо, думаю я, чтобы кто угодно с ним шарился.

Нехорошо, чтобы он шарился с кем-то на моей территории. Это мои кролики. Мои поганые кролики.

- Гонору не заметил, - хмыкает Фриз, - наоборот, сидел один, как будто кроме него нет никого.

- Это и есть гонор, Фриз.

- Слушай, Вайс, - говорит тот, и смотрит мне в глаза с усмешкой, - ты сатане, что ли, поклялся затравить каждого новичка?

- Я никого не травлю, - приподнимаю руки, - я первый добряк в этом заведении. Просто забочусь о тебе, ДиДи и остальных дармоедах. Не хочу, чтобы черти с кем водились. И не забывай, что это благодаря мне каждую субботу ты хлещешь ром и получаешь доступ под юбку фрау Э.

Фрау Э - это Эльза, директорская дочка. Семнадцать лет. Горячая, как свежая булочка. Я подсуетился, чтобы познакомить их с Фризом - мог бы и себе заграбастывать, это было бы полегче, чем расписать, как хорош этот полудурок. Но мне-то Эльза особенно не сдалась, а Фриз запал на нее до беспамятства. Для друга чего только не сделаешь.

- Если б не я, ты бы так и мотал сопли на кулак, - говорю, по-отечески хлопая его по плечу.

- Ни одного уравнения и ни единого сочинения ты не написал своей белой рученькой, и все благодаря кому?.. - говорит Фриз, в отместку хлопая меня по спине.

- Не царское это дело - сочинения писать.

- Смотри, корону не оброни.

- Никогда в жизни.

Фриз посмеивается и уходит на занятия в свой дурацкий клуб физики, а я вздыхаю, бездумно топчусь по мраморным коридорам, а потом направляюсь к библиотеке. Сегодня пятница, и там собираются все мои преданные крольчата-друзья.

[Гость]

***

В первые же дни Ривера зарабатывает себе имя. Он перешагивает через иерархические ступени, по которым другие годами взбираются ползком, за считанные часы. Это невероятно, это потрясающе, кошмарно, это гребаная трагедия.

Он не делает для этого ничего особенного. Никаких заметных усилий. Вот он по памяти пишет несколько математических теорем. Мел скребет о доску, его движения - уверенные, резкие, он не следит за почерком, буквы выходят неровными, угловатыми, размашистыми, нажим слишком сильный. Класс не поспевает за ним записывать, даже Фриз поджимает губы и выгибает бровь - этот деревенщина его впечатляет своим массивным интеллектом по самое «не могу».

А я знаю, что - деревенщина. Это написано на лице. На огрубелых руках. На походке и движениях, слишком широких, тяжелых, свободных. Написано грубым неровным почерком. Тембр голоса и манера говорить: чеканить слова, не выискивать изящные обороты, не думать над богатством повседневного лексикона.

Ничего, чему учат в таких семьях, как моя, и даже любого из кроликов, притаившихся за своими партами.

Я вдруг думаю, что это, черт дери, красиво. Эти простые, бездумные движения. Которым ты не обучен. Это как быть не дрессированным псом. Хищником. Не подавать голос по приказу, не садиться, не идти на место. Быть зверем, который сам себе хозяин.

Это красиво.

И в той же мере, насколько красиво, это... дешево.

Я фыркаю, и профессор Браун награждает меня недовольным взглядом. Я улыбаюсь шире - ей в лицо. Она изгибает губы и отворачивается.

Ривера тоже скашивает на меня взгляд, и я ему подмигиваю. Он выгибает бровь, на лице написано, что, не будь мы в аудитории, он бы охотно пересчитал мне ребра кулаком. Это бесценно. Я улыбаюсь еще шире.

Странно, но даже на вторую неделю он продолжает быть, в основном, один. Просто теперь он один иначе. К нему обращаются, чтобы попросить о чем-нибудь, полюбопытствовать, он отвечает с бессменной сдержанной вежливостью, но скупо. Я думаю, что никто из учеников просто не интересует его. Иначе он... раскрылся бы. Потому что он не такой.

Фриз единственный, кого Ривера вроде как считает за человека, достойного беседы, с ним он ведет себя иначе. Иногда долго что-то рассказывает приглушенным голосом. Фриз слушает молча и с ничего не выражающим лицом. Внимательно.

Тут нужно понимать: чтобы Фриз кого-то молча внимательно слушал, должны были разверзнуться врата ада и пол - переместиться на место потолка. Гребаные голубки. Когда я зову Фриза в момент их с Риверой разговора, Фриз извиняется и идет ко мне. Я сталкиваюсь глазами с Риверой: тот смотрит незаинтересованно, холодно, мажет взглядом и отворачивается.

Он смотрит так на всех, кроме своего нового приятеля. На всех - как на предметы мебели.

Я даже сам себе не решаюсь признаться, насколько это бесит меня. И занимает.

Его лицо такое смуглое, что не поймешь, когда он бледен. Голова почти наголо брита, под немецкий «горшок». На уроках он иногда стучит пальцами по парте, машинально, нетерпеливо, молча слушая профессоров. Это выдает его: он ни черта не тот среднестатистический интеллигент, которого изображает. Не дрессированный пес.

Он как взрывчатое вещество, которое пока что в состоянии покоя.

И я не пойму, то ли меня это раздражает, то ли притягивает.

Я возвращаюсь в комнату поздно вечером, когда он уже спит. Я не стараюсь вести себя тихо и, мне кажется, каждый раз бужу его. Он не обращает на это внимания.

Как-то в очередную пятницу я прихожу и вижу его сидящим на постели. Белая свободная рубашка расстегнута, открывая взгляду крепко сбитое тело, подтянутый живот, чуть выпирающие ключицы. Я вижу, что он весь мокрый, лицо блестит, грудь блестит, и поза его слишком напряженная: он сидит на краю постели, сутулясь, держась одной рукой за стол, второй сжимая покрывало. Слышу, как дышит: прерывисто и тяжело, будто пробежал целый город.

Перед ним на столе - пара пузырьков с лекарствами.

Вот так дела, однако. Ха.

С трудом удерживаю победоносный порыв ухмыльнуться. Сейчас-то я препарирую тебя, деревенщина.

- Эй, ты в порядке? - я говорю незаинтересованно, спокойно, в меру вежливо. - Сходить за медсестрой?

Он не реагирует несколько долгих секунд. Потом качает головой.

Я прикрываю дверь и подхожу к столу. Беру его лекарство, чтобы посмотреть, для чего оно.

Он перехватывает мою руку.

Сжимает запястье. Хрипло, на выдохе, но отчетливо произносит:

- Не твоего ума дело.

Я замираю, с интересом глядя в его мокрое лицо. Сжимает он крепко, хотя, похоже, чувствует себя изрядно паршиво. Выворачиваю руку так, чтобы ему пришлось расслабить пальцы.

- Руки распускать, - говорю я, - будешь со своей девочкой.

Он молчит, у него даже глаза закрыты.

- Ну, что тут у тебя? - я подношу к глазам пузырек. - Сердечные таблетки. Похоже, ты серьезно болен, приятель. Надо бы кого-то позвать, пока ты тут не окочурился.

Он качает головой. Его ведет, он слегка заваливается набок. Я высыпаю один белый кружок на свою ладонь, набираю в стакан воды из-под крана и приношу ему.

Я становлюсь коленом на постель, чтобы было удобнее, придерживаю его голову за затылок, и, черт дери, подношу таблетку к его губам. Меня распирает от того, как он смотрит, испепеляет свирепым, холодным взглядом из этих ледяных лужиц на его лице, болезненно прикрытых, горячечно блестящих. Он не в силах поднять руку, и вот сейчас - он бледен. Действительно бледен.

- Давай-ка, - говорю, - ты ведь это хотел выпить, ну так пей. Кого ждем.

Он как раненый пес, который не кусает только потому, что его кишки валяются от него в полуметре.

Я чуть наклоняюсь к нему. Смотрю самым располагающим, самым внушающим доверие из всех своих внушающих доверие взглядов. Негромко говорю:

- Я не собираюсь издеваться, Ривера. У тебя сейчас сердце остановится. Выпей свое чертово лекарство.

Он отводит взгляд и приоткрывает губы. Я осторожно вкладываю в его рот таблетку, кончики пальцев касаются его губ - мягких, сухих и горячих. Я подношу стакан и помогаю запить, пара капель катятся по его подбородку и шее.

Потом я помогаю ему улечься. Мне кажется, что он уже вырубился, но он приоткрывает глаза и хрипло, низко говорит:

- Кому-нибудь расскажешь - огребешь.

- Интересный способ сказать «спасибо».

- Бог воздаст. Не болтай об этом. Ясно?

Я достаю из кармана чистый носовой платок и неспешно утираю его лицо. Если бы мог, он бы сейчас мне врезал. Это видно в его глазах. Зарядил бы в челюсть, повалил на пол и метелил, пока я не сплюну все зубы. Дикая псина. Я усмехаюсь.

- Веди себя хорошо, и я никому не расскажу, - обещаю я. - Не лезь на передний план. И никто не узнает, что ты живешь на таблетках. Сам знаешь, это никому не понравится. Никто не любит слабых.

Мне кажется, в его глазах мелькает странная усмешка, отражение моей собственной. Вероятно, именно в этот момент в своем воображении он вырывает трахею из моего горла. Ну что ж, а я вполне себе в реальности поил его с рук. Что более унизительно для волка? Хороший вопрос.

Уходя, я бросаю платок рядом с его рукой, улыбаюсь и говорю:

- Набирайся сил. Тебе понадобятся.

[Гость]

***

Той же проклятой ночью он мне снится. Но не так, как я мог бы ожидать.

Мне могло бы присниться, как я бью его. С большим удовольствием. Упиваясь этим. Сижу на нем верхом и отвешиваю прямо по его скуластой голубоглазой роже, разбивая губы, сминая челюсти, кроша хрящи. Или, может быть, мне могло бы присниться, что это он мне навешивает. Я глотаю свою же кровь, чтобы не захлебнуться.

Такой сон показался бы мне нормальным, учитывая, что несколько недель я не меньше десяти раз в день устраиваю себе сеанс мыслей об этом-мать-его-новичке, который учится лучше меня, заслужил уважение быстрее меня, общается с моим лучшим другом, хочет мое место.

Вместо этого мне снится, что я его трахаю. На полном серьезе. Сплю и вижу, как, без всякой предыстории, я долблю его, пока ему хреново от его болезни, какой бы он там ни страдал. В этом сне все как-то смазано, я вроде как смотрю ему в лицо, влажное, с приоткрытыми губами и зажмуренными глазами, и я поддерживаю его колено, наклоняюсь, широко лижу его шею, слизывая соленый вкус, слизывая медленный стук пульса. Потом я точно так же лижу его в губы. Теплые, горячие и сухие.

Твою мать, твою мать, твою мать.

Не таким я хотел бы видеть повод для утреннего стояка. А я просыпаюсь - и стояк колоссальный. Сажусь на кровати, почти ничего не соображая, у себя в голове я все еще его трахаю, загоняя в горячее податливое тело, и я быстро, как-то нервно смотрю на его постель.

И сталкиваюсь с ним взглядом. Он сидит, застегивая рубашку. Спина прямая, лицо сухое, глаза спокойные, руки уверенные.

- Доброе утро, - говорит он с очень нехорошей интонацией. - Не с кем развлечься?

Не знаю, что именно он видел или слышал, но на какое-то мгновение я позволяю себе страстное желание провалиться сквозь землю в паршивый ад. Тру глаза. Потом вздыхаю и говорю:

- Гормоны, друг, гормоны. Сколько ни трахайся - все равно мало.

Приступ стыда сняло как рукой, я откидываю одеяло и встаю. Член мой тоже стоит довольно гордо, и я потягиваюсь, хрустя позвонками, широко зеваю. Стою прямо перед ним. Хрипло выдыхаю и чешу задницу.

Хотел смутить - не на того напал.

К его чести, ни разу не скосил взгляд вниз. Его заставить растеряться не проще, чем меня. Смотрит в глаза, насмешливо и снисходительно. Кролики не выдерживают такого взгляда - он грубо раздевает, то ли догола, то ли до костей. Я скалюсь и иду в душ. Ривера остается собирать учебники на сегодняшние уроки.

Ему незачем знать, что, закрыв дверь и задернув шторку, и запустив воду, я дрочу на него. Пытаясь выхватить из подсознания утекающие в бездну образы. Мои руки на его поджаром теле. Я слегка душу его. Трахаю глубоко, ритмично, до собственного хрипа, а он в отключке, лежит, как кукла. А если бы не в отключке? Если бы он при этом смотрел мне в глаза, стиснув зубы, задыхался и держал за волосы, чуть не вырывая, заставляя наклониться к его мокрому рту...

Ох, блять, черт возьми.

Ч е р т в о з ь м и.

Я кончаю.

Принимаю душ и укладываю волосы. Челка достает почти до подбородка, я ее зачесываю на сторону. В зеркале я: аристократически бледный блондин с бессменной ухмылкой. Природа наградила меня красотой, но не особо позаботилась о мужественности. Это довольно грустно. Смогу ли я завалить Риверу? Только когда он снова схватит свой сердечный приступ, или что там у него.

Черт, я, похоже, всерьез об этом думаю. Или почти всерьез. Это кажется смехотворным.

На самом деле, сон не пугает меня - я разрешаю себе дрочить на что угодно. Полногрудая блондинка Эльза. Худощавая, похожая на мальчишку ДиДи. Да что там, я могу словить кайф от вида морщинистых сисек фрау Браун, проглядывающих из декольте на рождественском застолье. Однажды я кончил, представляя, как сгребаю рыжие волосы на затылке Фриза и целую его веснушчатое лицо. Будь моя воля, я бы трахнул всех, кого перечислил. Вернее, ДиДи я трахаю и так, но, что тут скажешь... Я любвеобильный.

***
tbc

[40 грамм]

Это что-то невероятно прекрасное

[Гость]

оооо, браво, автор! Начало шикарное, слов нет!

кажись, заказчик

[Гость]

Автор, вы заставили мой интерес к соционике вернуться.

[Гость]

эх, мертвый фест, мертвые исполнения без продолжения

[Гость]

Вот так всегда - чем охуеннее исполнение, тем большая вероятность, что его забросят на полпути. А это исполнение слишком охуенное.