Т11-11 Наполеон, Жуков. Наполеон - сын богатых родителей, всегда получающий огромное количество подарков на НГ. Жуков - сирота, воспитывается старой больной бабушкой в полной нищете.
ПРОДОЛЖЕНИЕ предыдущего исполнения, на которое меня вынудили вдохновили многие добрые люди... Отсюда это всё начиналось, здесь пусть и будет.
17.417 слов.
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: гет, насилие, рейтинг, матерщина и похабщина, а также пошлости дуализации и совершенно неправдоподобный сюжет!! Вы ещё кипятите? Тогда мы летим к вам!! АВТОР 2
1 * * * barbarian: Серёга, блин! Звоню же, чего не отвечаешь? Серый: Микрофон в ноуте сдох. barbarian: А когда на мобилу звоню, чего не берёшь? Тоже микрофон сдох? Серый: А ты звонила? Я не слышал. barbarian: Гонишь. Серый: А Дюня где? barbarian: В Караганде. На семинаре. Серый: Вечернем, что ли? Сама не гони. barbarian: Вечернем, вечернем. Go out. Тусит. Расслабляется. Явится – убью к херам. Серый: Вы поссорились, что ли? … Серый: Варь! Варяяяяяяяяяяяяяяяяяяяя!!! Серый: ВАААААРЬ!!!!!!! barbarian: Чо орёшь, как подстреленный? Тут я. В уборную ходила. Спроси ещё, зачем. Серый: ГОНИШЬ. Ты просто не хочешь говорить. Почему не пошла с ним? barbarian: Достал тусняк этот потому что. И Пиндосия достала. И Король достаёт. Часто. Неважно. Фигня это всё. Ты стрелки не переводи. Сам как? Когда релиз альбома? Серый: А учёба? barbarian: Учёба – круть. Тут в кампусе есть автостоянка для преподов – Нобелевских лауреатов, так там уже все места заняты, чессло. Серый: О_о barbarian: Глазки не пучь, не темни! У ТЕБЯ ЧЕГО? Альбом закончили записывать или нет? Ты ж говорил, в октябре. Так октябрь же. barbarian: Серый!! … barbarian: Серый!!!! УБЬЮ!!! barbarian: Бля, Серёга!!!!!!!
Конечно, он взял и скипнул. И конечно, на смски он тоже не ответил. Жучка, прикусив губу, резко захлопнула ни в чём не повинный ноутбук. Пальцы дрожали. А, язви тебя в кочерыжку, как любила ругаться бабка. Ей остро, прямо до воя, захотелось очутиться сейчас не в навороченной съёмной хате в Беркли с видом на Залив, а в старой их с бабкой кухоньке – сидеть на выщербленной табуретке, жевать бабкины оладьи и слушать её жалобы на радикулит и соседа Ваську, который, как нарочно, всё сверлит чего-то за стенкой, когда бабка укладывается вздремнуть после обеда. Жучка прерывисто вздохнула и закрыла глаза. На каникулах, следующим летом, надо будет пойти к Ваське и навешать ему хороших люлей. С бабкой теперь жила подружка детства Зиночка, оставившая свой дом-развалюшку под городом, так что за обеих старушенций можно было не слишком волноваться. А вот за Серёгу – нужно. Что, что там с этим засранцем? Микрофон у него сдох, как же. Не хочет ей показываться, знает, что она вытрясет из него все его заморочки, как два пальца об асфальт. Даже торча в Пиндосии. Король бесился, когда она пренебрежительно называла Штаты Пиндосией. Его от этого аж передёргивало. Сам он вписался в здешнюю жизнь с лёгкостью необыкновенной, засветившись везде, где только можно. После учёбы – бильярд, боулинг, клубы, да не ночные, а общественные, даже кружок при православной церкви, куда однажды Жучка сходила с ним ради интереса, враз офигев от происходившего. Батюшка Майкл, молодой, весёлый и бородатый, собрал всех желающих в греческом ресторанчике, где студенты весь вечер болтали, обсуждая самую разнообразную фигню. Always keep the faith, блин... Но Король чувствовал себя здесь, как рыба в воде. Высокий, загорелый, улыбчивый, от калифорнийских пляжных мальчиков он отличался только наличием мозгов. Да уж, мозги им были тут нужнее, чем деньги Королёвых, хотя без денег пришлось бы туго. А так… у них была хата с видом на Залив, а не секция в общаге, почти новая тачка и другие ништяки – и это помимо платы за учёбу. Для Жучки эту оплату частично гасила стипендия – Король был прав, когда говорил, что льготы и квоты существуют. Чуть больше года в Пиндосии и почти два месяца в Калифорнийском университете в Беркли – после того, как закончены все изматывающие курсы, сданы все долбаные тесты, все TOEFL и SAT. Жучка была рада, что они в конце концов выбрали именно Беркли – в надменных и перемороженных, как куб трески в рыбном магазине, Гарварде и Стэнфорде она, наверно, не выдержала бы и недели. А здесь – в тёплой солнечной Калифорнии, у океана, дышавшего солью и влагой, всё хоть как-то напоминало ей родное побережье. Море, море… Хотя просто побродить босиком по кромке прибоя ей удавалось нечасто. Мозги порой раскалялись так, что, казалось, сейчас вскипят и хлынут кровавой кашей из ушей. И ещё она всё время подрабатывала там, где можно было – в библиотеке, в кафешке-забегаловке, в лавчонке под названием «Университетский дух», где продавалась всякая мишура с символикой универа… Чтоб хотя бы трусы себе не покупать на деньги Королёвых. По этому поводу Король даже и не бесился уже. Отбесился в самом начале. Времени на тоску не должно было оставаться, но тоска всё равно подкатывала к горлу внезапно, как рвота. Жучка потёрла ладонями лицо и снова раскрыла ноут. Завтра лекций Нобелевских лауреатов не предвиделось, но и перед обычными преподами было бы стрёмным невнятно блеять. – Tall little Sally plays with magic ebbles Dasha sells equipment to the Chechnian rebels я выхожу из анала в астрал, там много чего слышал но не записал, несмотря на США, не потерял азарта, бухаю строго каждое восьмое марта sitting in the bath house on the avenue B and never agree... Она во весь голос подпевала шухарному цыганскому эмигранту Женьке Гудзю, не раз спасавшему её здесь от хандры, поэтому и не услышала, как хлопнула входная дверь. – Ты ещё не оглохла от этой своей похабщины? – проорал Король с порога, заглушая Гудзя. Вздрогнув, Жучка ругнулась себе под нос и стопорнула «Ave B.» пультом. – А ты ещё не притомился шарахаться по туснякам? – привычно огрызнулась она в ответ. – Party, party, afterparty! У тебя ж завтра вроде как семинар? – Я готов, – безмятежно отозвался Король. Он прошёл в комнату и устало развалился на диване прямо в куртке и кроссовках – ещё одна поганая америкосовская привычка. Вечеринка была явно не церковной – от него несло каким-то хорошим пойлом, – дерьмового он и в рот бы не взял, – и табаком. Курить он тоже не курил, но, видать, стоял и звездел в курящей компании. Не все ещё в Пиндостане боролись за здоровый образ жизни. – Бухал, что ли? – проворчала Жучка. – Добухаешься – права отберут. – Пьяный за рулём – убийца? – Король беспечно фыркнул, стаскивая с себя куртку и небрежно швыряя прямо на пол. – Меня Боб подвёз. А ты могла бы со мной пойти, было прикольно. – Мне некогда фигнёй маяться! – отрезала она, подымаясь из-за стола. – А ты всегда готов, как пионер! – Ага-а… – протянул он, закидывая руки за голову и потягиваясь всем телом. От его ленивой шалой улыбки её, как всегда, повело. Она сердито тряхнула головой, отгоняя эту чёртову слабость – вот ещё, новогодний подарочек, мальчик-звезда… Король. – А Покахонтас там была? Она тоже всегда готова? Ленивую улыбку с лица Короля смахнуло враз, голубые глаза сузились. – Её зовут Марша, – проговорил он жёстко. – И её там не было. Она на такие тусы никогда не ходит, а жаль. С ней… интересно. Ещё бы! Жучка отлично знала, как её зовут. Более того, эту девчонку, так отличавшуюся от остальных, незатейливых и мелких студентиков-америкосиков, она даже уважала. Марша Рейнберд была, чёрт бы её побрал, и затейливой, и глубокой. Она тоже попала в Беркли по особой квоте, как коренная американка. Индейцев теперь в Пиндосии индейцами не называли – нетолерантно. Только «native americans». Fuckin` shit.
* * * Король и Жучка впервые увидели Маршу Рейнберд в самом начале семестра, на публичных студенческих дебатах, в которых сами они участия не принимали. Сидели себе на галерке в галдящей весёлой толпе, с любопытством вертя головами по сторонам, когда смуглая высокая девчонка не спеша поднялась на трибуну, откинула назад блестящие пряди иссиня-чёрных волос, куда было вплетено орлиное перо, и разделала своего оппонента на тонкие ломтики. Чуть улыбаясь уголком насмешливых губ. Король тогда уставился на неё, как завороженный, и Жучке даже пришлось незаметно пихнуть его кулаком. – Ух, какая, – пробормотал он, машинально потирая бок, – смотри, она же индианка! – Индипетька, – язвительно хмыкнула Жучка. – Подумаешь! Тут народу всякого тьмища, даже небось папуасы есть. Но где-то глубоко у неё в сердце прозвучал тревожный зуммер. За два с лишним года, проведённых с Королём, она привыкла к тому, что девки вешались на него гроздьями – и в России, и в Пиндостане. Немудрено – Король того стоил. Её это больше смешило, чем раздражало. Он и сам всегда вместе с нею посмеивался над чумными дурёхами, забивавшими ему телефон смсками. И тут, нате вам, эта Покахонтас. Рейнберд – Птица Дождя, Птица, Предсказывающая Дождь. Из Южной Дакоты. Резервация Оглала, Республика Лакота, – как она сама со спокойным вызовом представилась тогда на дебатах. Теперь Марша всегда участвовала в дебатах от их курса. Хотя обычно она предпочитала держаться в тени и отмалчиваться. И была почти незаметной – до тех пор, пока не открывала рот. Язык у неё был острым, как бритва. Ну или как томагавк. Беспощадным. – Прокурором будешь после универа? Самое твоё, – сказала ей Жучка как-то, когда они вдвоём задержались в лаборатории после занятий. Марша покачала головой, усмехаясь своей обычной кривоватой усмешкой: – Ненавижу прокурорских. Если крючкотворствовать – только адвокатом. – Почему? – спросила Жучка, сама удивляясь своей настойчивости – что ей было за дело до этой занозы! Та долго молчала, но всё-таки ответила: – Моего брата никто не защитил – засудили за мелочь, так и сгниёт в тюрьме. Жучка редко теряла дар речи, но это был именно тот случай. Она только во все глаза глядела на Маршу. – У индейцев же сейчас вроде всё в порядке, – пробормотала она неловко. – Вашу историю вон в школах изучают, и культурное наследие, и вообще… Ты же сама учишься по квоте. Марша презрительно пожала худыми плечами:
2 – Квота? Так в университетах должен быть определённый процент аборигенов. Ты же из России? Ты другую статистику в Интернете поищи – безработица, продолжительность жизни, детская смертность… Культурное наследие? Да, белым нравится, когда мы трясём перед ними перьями на Пау-Вау, как дрессированные. – Она всё с той же усмешкой тронула перо, прикреплённое к кончику своей смоляной косы. – А ещё больше им нравится, когда мы много пьём. Так легче отнять у нас остатки наших земель. Хороший индеец – пьяный индеец – мёртвый индеец. Война всё ещё идёт. – А твой брат? – Дурак. – Теперь она уже не усмехалась. – Осудили по ювеналке, а потом рецидив. Тюремщикам выгодно нас держать – за каждого платит правительство. А мой брат – хороший индеец… потому что он всегда пьяный индеец. И совсем скоро он будет очень хорошим индейцем. Мёртвым. У Жучки по спине пробежал холодок. – А что такое Республика Лакота? – спросила она, поколебавшись. – Посмотри в Интернете, – бесстрастно повторила Марша. Тут вошёл Король, и, едва он открыл дверь, Жучка поняла, что подружиться с Маршей Рейнберд ей не суждено. Достаточно было увидеть, как вспыхнули глаза Короля, и как Марша, вздёрнув острый подбородок, скрестила руки на груди, будто отгородившись невидимым щитом. Жучка надеялась, что она сейчас подхватит свою сумку и растворится, как обычно, но та стояла, не глядя на Короля, но будто ожидая чего-то. И тот, чуть поколебавшись, спросил её с обычной своей беспечной и победительной ухмылочкой: – Больше проблем нет? Марша пренебрежительно скривилась: – А ты что, Большой Белый Герой, и другие мои проблемы решать собираешься? И тот взял и нагло кивнул! – Какие ещё проблемы?! – опешила Жучка. – Да был тут… инцидент один, – небрежно бросил Король, искоса глянув на Маршу, и Жучка задохнулась от гнева и растерянности, впервые почувствовав себя рядом с ним посторонней. Это было примерно полтора месяца назад. С тех пор она настороженно отслеживала частоту появлений Короля на студенческих дебатах и частоту появлений Марши на лабораторных и практических занятиях группы Короля.
* * * Жучка опять встряхнула головой. Что ещё за нах… К чёрту Маршу Рейнберд! К чёрту всё! – Разуйся… Джон Смит, – буркнула она хмуро, указывая на пыльные кроссовки Короля. – Я только что полы помыла. Тот беззаботно ухмыльнулся: – Да брось ты! Тоже мне, desperate housewife, отчаявшаяся домохозяйка… Иди лучше сюда. – На хрена? Я занимаюсь, – строптиво процедила она, подходя, однако, на шаг. – Мной займёшься. – Ага, два раза. Он расхохотался, запрокинув светловолосую встрёпанную голову: – Можно и два! Я не возражаю. Невольно заглядевшись на его белозубую нахальную ухмылку, она не успела отпрянуть, когда он стремительно ухватил её за руку и дёрнул на себя. – Я сказал – иди сюда, – раздельно повторил он, прижимая её к дивану и уже не улыбаясь. Жучка коротко выдохнула и на секунду крепко зажмурилась. – Устала я уже с тобой письками меряться, Король, – вырвалось у неё. – Понимаешь? Его пальцы медленно разжались. – И вообще, я тебя без гандонов больше не подпущу, – безжалостно продолжала она, посмотрев ему в глаза, вспыхнувшие яростью и какой-то детской обидой. – Мало ли где ты шля… Король тряхнул её за плечо, обрывая на полуслове. – Ты у меня одна! – прохрипел он севшим вдруг голосом, и она опять зажмурилась. Пропали оно всё пропадом – Пиндосия, Калифорния, Беркли, преподы с их Нобелевским лауреатством! Очутиться бы сейчас на лежанке из небрежно наломанных веток, прикрытых одеялом, в той заброшенной землянке на берегу родного моря, где они провели своё самое первое, самое безбашенное лето… – Вот здесь – одна, верю, – откликнулась она наконец, слыша, как вздрагивает собственный голос, и положила ладонь прямо под ремень его джинсов. Король дернулся, как от удара током, но она уже отняла руку и вновь прикоснулась – теперь к его сердцу, неистово колотившемуся под модной рубашкой. – А здесь? Он отшатнулся, но её пальцы теперь коснулись его лба: – И здесь? Она сжала его лицо в ладонях, напряжённо глядя в заблестевшие, потемневшие глаза. – Здесь, и там, и везде, – лихорадочно зашептал он, отчаянно целуя её, прижимая к себе так, будто хотел ею пропитаться, войти в неё прямо сквозь поры. – Только ты, ты одна… Королева… Она снова зажмурилась, принимая его, впуская его. Плясали перед глазами огненные всполохи костра, в ушах шумел родной прибой, и морской солёный привкус жёг саднящие губы, которые она прикусывала, чтобы не закричать. Уже уплывая в сон, она широко раскрыла глаза и подскочила: – Король! – М-м… – невнятно откликнулся тот. – Я с Серёгой сегодня по скайпу… чёрт, он наврал, что у него микрофон сдох, списались просто. Что-то там у него… не то. – Да брось ты параноить… – Король зевнул широко и сладко. – Чего у него там может быть не то? Продюсер какой-то нашёлся, раскручивает их. Он же всегда чего-нибудь гонит, Серёга-то. Творческая личность… Мама за ним присматривает. Не бери в голову, спи давай. Через минуту Жучка услышала его мерное дыхание и из всех сил саданула кулаком в подушку. Параноить, значит… Ладно. Завтра она сама с этим разберётся. Сон ушёл враз. Откинувшись на спину, она надела наушники и нашла в плей-листе последнюю Серёгину песню.
Дыхание тает на острие зловония, Страх – просыпаться опять непонятыми, Как два изгоя, что терпят крушение боинга, Как два Геракла, распятые на крестах истории. На простынях, от холода потных заведомо, Лежать не дыша, боимся вдохнуть отчаяние, Прощение вымолив, просто прождав ответа, И проиграть, всего лишь приняв наказание. Дыхание крошится, всеми оттенками красного, Нутро дрожит, заполненное вдохновением, Стоять на месте, словно родившись привязанными, Стоять на месте, испытывая терпение. Рисуй глаза на спинах каждого голубя, Разуй глаза, и клетка почти естественна. Спина к спине, хотя и не до конца любя, Глаза в глаза, хотя может слишком тесно нам. И так мечтать – пойти навестить любовников, Не подпускать друг к другу нужду и горе. Как два изгоя, что терпят крушение боинга, Как два Геракла, распятые на крестах истории…
3 * * * Голос Ольги Васильевны в трубке, как всегда, был очень ровным. – Не беспокойся, с Серёжей всё нормально. Мне, конечно, не нравится это его заочное обучение… такая профанация… но он действительно слишком много времени отдаёт… своему творчеству, чтобы учиться очно как следует. «Было у отца два сына, один умный, а второй… музыкант», – чуть не ляпнула Жучка. Словно услышав эту повисшую между Калифорнией и Москвой нелепую присказку, Ольга Васильевна строго спросила: – Варя, я надеюсь, что у Андрея всё в порядке с учёбой? – В абсолютном, – легко отозвалась Жучка. Короля она бы в любом случае не сдала. – Ты по-другому и не ответила бы, правда? – в голосе Ольги Васильевны просквозила улыбка. – Ага, – согласилась она так же легко, и в трубке прозвучал короткий смешок. А потом неожиданный вопрос: – Трудно тебе, девочка? Мобильник в её пальцах дрогнул. – С чего вы взяли? Всё отлично. – И тут ты не ответила бы по-другому… – констатировала Ольга Васильевна со вздохом. – Не бери на себя ещё больше, не надрывайся попусту. – Вот ещё… – пробормотала Жучка упрямо. – Что там за продюсер у Серёги? – Очень… деловой, – хмыкнула Ольга Васильевна. – Его нам порекомендовали… давние знакомые. Обедал у нас дважды. Обещал, что первый альбом выстрелит, недолго осталось. Серёжа, видимо, просто очень нервничает по этому поводу, но это понятно. А ты не волнуйся. Да что они все заладили – не волнуйся, не волнуйся! – Ладно, – Жучка глубоко вздохнула. – У меня всё. До свидания. И… берегите его! Сунув мобильник в карман джинсов, она устало присела на край стола. В аудиторию, весело галдя, входили студенты. Яркая, беспечная, многонациональная толпа в фенечках, монистах, татушках, пирсингах… И у длинноволосого молодого препода красовалось колечко пирсинга над левой бровью, гроздь серёжек в левом же ухе, радужная фенечка вокруг запястья. Жучка вдруг поймала хмурый, исподлобья, взгляд Марши Рейнберд. На ней, единственной из пёстрой попугайной оравы, была чёрная футболка с чьим-то профилем и тёмные мешковатые джинсы. «Свободу Леонарду Пелтиеру!» – вот что было написано на футболке. Жучка вспомнила, что встречала это имя, когда проглядывала по совету Марши соответствующую статистику в Сети – индеец просидел в тюрьме чёртову уйму лет за убийство двух агентов ФБР, хотя его вина вроде как даже не была толком доказана. Статистика, кстати, и вправду… впечатляла. «Война всё ещё идёт…» Марша Рейнберд точно знала, что такое война.
* * * Заканчивался ноябрь. Впереди маячило неизбежное, как коммунизм, навязчивое америкосовское Рождество. Какофония покупок, скидок, Санта-Клаусы в универсамах. И каникулы. Все разъезжались кто куда, и в кампусе должны были остаться в основном только иностранные студенты. Жучку с Королём тоже пригласили погостить, – кажется, долговязый застенчивый очкарик Боб Тейлор, – в Техас, на отцовское ранчо. Жучка резко отказалась, едва Король ей об этом заикнулся – она не собиралась упускать возможности лишнего заработка в свободное каникулярное время. Они с Королём, конечно, из-за этого в очередной раз перелаялись. Уже привычно, прямо как прожившая вместе много лет, задрюченная жизнью семейная пара: какой-нибудь дядя Петя в растянутых трениках, с отвисшим пивным пузом, и тётя Маша в бигудях, шлёпанцах и засаленном халате. Провались оно всё… В последние недели Серёга вообще перестал выходить на связь. Ночами Жучка торчала с ноутом на балконе, всё дожидаясь – а если он появится в Сети? Ветер с океана был холодным и солёным, ерошил ей волосы, будто большой рукой, и она сидела там, пока совсем не подмерзала, а Король пытался её утащить, злился и орал, что она спятила. Спятила, как же… Релиз Серёгиной группы опять откладывался. Жучка нашла в Сети интервью с его продюсером, обычное рекламное и жизнерадостное «бла-бла». Продюсера звали Фёдор Орлов, и Жучка внимательно рассмотрела его улыбающееся лицо на фотографии: в меру циничный, в меру открытый взгляд преуспевающего сорокалетнего мужика, ничего в нём не было настораживающего. Но почему Серёга молчал? И почему иногда так заходилось от тревоги сердце? В конце концов, после очередной бессонной ночи она не выдержала и опять позвонила в Москву, хотя боялась, что Ольга Васильевна сочтёт её истеричной дурой, как и Король. Ну и ладно, ну и пускай. Жучка сперва даже не узнала её голос в телефонной трубке – таким усталым и бесцветным он был. – Серёжа в больнице, – коротко сказала Ольга Васильевна. – Всё в порядке, он просто… переутомился. Ему надо немного отдохнуть. Ты не волнуйся, Варя… Даже не дослушав, Жучка нажала на кнопку отбоя. Мозг заработал холодно и чётко, будто какой-то механизм – ей даже показалось, что она видит и слышит, как всё быстрее крутятся внутри её головы шестерёнки, уверенно цепляясь друг за друга, как стремительно раскручивается маховик. Пришла беда. Война. И Серёга сражается там совсем один. Она раскрыла ноут и достала из сумки кредитку. Явившийся рано, как ни странно, Король застал её за сборами. Шмоток у неё, к счастью, было немного – Ты чего тут? – оторопело заморгал он, замерев у порога, как вкопанный. – Ты… – Я лечу в Москву, – Жучка рывком застегнула «молнию» дорожной сумки и поднялась. – Заказала билеты. Завтра в два часа – рейс на Нью-Йорк. До этого я все формальности тут должна уладить. – Да что ты несёшь?! – У Серёги проблемы, – ответила она коротко. – Думаю, большие. Я должна там быть. Дико взглянув на неё, Король выхватил из кармана мобильник: – Мама?.. Не желая ничего слышать, Жучка вышла на балкон и устало опёрлась на перила. Она заранее знала всё, что будет сказано. И это «всё» она выпалила в лицо Королю, едва только тот распахнул балконную дверь и шагнул к ней: – Конечно, на самом деле всё в порядке, всё у мамы под контролем. Я чего-то там себе понавыдумывала, а Серёга же просто творческая личность, хуле, у творческих личностей бывают… кризисы. Я собираюсь спустить в унитаз всё своё грёбаное будущее из-за каких-то выдумок. Я впахивала здесь целый год, как ломовая лошадь, а теперь… Но Король сказал совсем другое. Голос его был очень тихим и чётким, и Жучка впервые увидела в его лице черты Ольги Васильевны. – Уладишь все формальности, значит? А я… получается, вообще не вхожу в твои… формальности? Она облизнула враз пересохшие губы, прямо глядя ему в глаза, ставшие очень взрослыми и совсем больными: – Ты – не пропадёшь. Ты… прости. – Поня-ятно, – хрипло протянул Король, сглотнув. И спросил – опять очень тихо и опять совсем не то, чего она ждала: – Так ты тогда… в десятом классе… из-за Серёги меня динамила? Выбрать не могла? Дыхание у неё пресеклось. Она молча кивнула, а потом сказала просто, зная, что должна объяснить до конца: – Я его тогда предала. Но больше не предам. – И повторила едва слышно: – Прости. Не отводя глаз, она ожидала взрыва, пощёчины, матерщины. Но не дождалась. Попятившись, Король лишь молча опустил голову, повернулся и ринулся к выходу. Не выдержав, она метнулась следом: – Дюнь! Он на миг задержался на пороге и выдохнул, уже не глядя на неё: – Всё верно. Ты ведь мне никогда не говорила, что любишь. Дверь гулко захлопнулась прямо перед ней. Жучка выскочила в коридор и остановилась – лязгнув, лифт поехал вниз. Развернувшись, она выбежала на балкон – чтоб увидеть, как Король, рывком распахнув дверцу, садится в свой «форд» и берёт с места так, что аж шины заверещали на повороте. Псих, псих чёртов, он что, разбиться хочет?! Она похолодела от этой внезапной мысли. Оборвать эту боль любой ценой, показать ей, доказать ей… Нет, нет, нет! Схватив со стола мобильник, она трясущимися пальцами нажала кнопку быстрого набора – номер Короля. Длинные гудки. Отбой. Мёртвая отключка. Идиот, долбоёб, мудак, чтоб ты, чтоб тебе… Она ведь и вправду никогда не говорила ему, что любит. А он никогда не спрашивал. Боялся, что ли? Боялся?! Король?! Жучка так и ходила до рассвета, сжимая в ладони мобильник – то по комнате из угла в угол, то на балкон, отчаянно жалея, что не курит. Может, легче стало бы. И раз пятьдесят, наверное, она нажала на кнопку повторного вызова – всё с тем же результатом. Абонент отключён. Отключён. Отключён. Хорошо, если он отключился у Марши. С Маршей.
4 * * * Когда формальности в административных офисах универа и в банке закончились, Жучка ощущала себя кефалью, валяющейся на песке со вспоротым брюхом в ожидании котла. Мобильник Короля по-прежнему был отключен, и свои ключи она оставила соседям – молодой паре студентов, озадаченно вытаращившейся на неё. Она доехала на такси до аэропорта и отупело встала в длинную очередь у стойки регистрации – перед праздниками все почему-то так и рвались на Восточное побережье. Её качало от усталости, тревоги и боли, но она знала, что наконец-то всё делает правильно. В висках стучали дурацкие высокопарные слова из учебника по древней истории. Жребий брошен. Рубикон перейдён. Регистрация на нью-йоркский рейс почти закончилась, когда Жучка с отчаянно заколотившимся сердцем увидела протискивавшегося к ней сквозь толпу Короля. Лицо его было потемневшим и осунувшимся, он молча шёл вперёд, не обращая внимания на мельтешащих пассажиров, и ему торопливо уступали дорогу. Сейчас выхватит у неё сумку… Жучка напряглась и ощетинилась, приготовившись к отпору. – Есть ещё места на рейс? – выпалил Король, даже не дойдя до неё. – Я с тобой полечу. – Ага, два раза! – автоматически откликнулась она. «Можно и два»… Жучка из всех сил стиснула зубы. – Это мой брат, – спокойно сказал Король. – Я люблю его, – отозвалась она так же спокойно. Они стояли, глядя друг на друга, и люди осторожно обтекали их, как вода ручья – камень. Король наконец медленно кивнул: – Я понял. – Я справлюсь, – она закусила дрожащие непослушные губы. Он повёл плечом: – Я тоже. Жучка вдруг рассмеялась и снова поспешно прикусила губу. В горле остро саднило, а в глазах было горячо и колко. – Мы с тобой разговариваем… как в боевике каком-то грёбаном! Дюнь, ты был… ты был… – Неважно, где, – прервал её Король и, за шаг преодолев разделявшее их расстояние, прижал её к себе так, что она задохнулась. И, ощутив его знакомое тепло, она не смогла больше сдерживаться и заплакала навзрыд. Было так больно, словно в груди поворачивался нож, скрежеща о рёбра, разрывая на куски сердце. – Я умру за тебя, Королева, – как когда-то, сказал он срывающимся голосом, и она запрокинула голову, не обращая внимания на проклятые слёзы, бежавшие по щекам, по шее, капавшие на куртку: – Я умру за тебя, Король. Кто-то неловко откашлялся рядом с ними. Обернувшись и неумело вытирая щёки ладонями и рукавом, Жучка увидела девушку в форменном костюмчике, деловито заглядывавшую в какие-то бланки: – Барбара Жу-ко-ва? Регистрация, оказывается, закончилась. Все пялились на них. Плевать, плевать… Король маячил у стойки, пока Жучка проходила через зону досмотра, и, оборачиваясь, пока её шмонали, она всё время видела его светловолосую голову. Уже, выходя в полный пассажиров накопитель, она нашарила мобильник, в очередной раз нажала кнопку вызова и рассмеялась сквозь подступавшие вновь чёртовы слёзы, увидев, как Король озадаченно завертел головой и захлопал ладонью по карманам. – Так ты где был-то? – откашлявшись, спросила она. – Пиво пил, где! – откликнулся он так же сипловато. – Ты это… – она опять откашлялась. – Не блядуй тут, СПИД не дремлет. Марша – хорошая девка, держись её… хотя я б ей все косы повыдрала. Король фыркнул, всхлипнул и засмеялся. В самолёте Жучка отключилась сразу же, едва опустилась в кресло и пристегнула ремни. Ей снился Серёга. Такой, каким он был полтора года назад перед их отлётом в Штаты – высокий тощий пацан с глубокими серыми глазами, которые смотрели на неё доверчиво и серьёзно. Но песню, которую он пел в этом сне, она никогда не слышала.
Я тоже хочу топить чьи-нибудь глыбы льда, Что мешали дышать так давно, что казалось - всегда, И бродить археологом по городам Забытым, куда много лет перестали писать И где нервно Трепещет невзятый на почте листок, Гнутся деревья, От твоего взгляда наискосок, Я просто хочу кого-то спасать ежедневно. Начинают охоту. Спрячься в подземных моих городах. Здесь не найдут. Пилоты Залпом шампанское пьют на свой страх, Где ты и кто ты? Ты здесь неузнан, ты здесь не враг. Я просто хочу, чтоб тебе стало дышать Легче, Отплевывай воду слезами из глаз, На свои плечи Взвалил целый мир, как всесильный Атлас. Но он так придуман, Чтоб опираться на спины слонов и любовь. Не смейся, а просто ладони свои разожми, Доверься, я знаю, что держится мир не людьми, дай руку, Поверь в этот странный чарующий бред... Ты чувствуешь легкость, как будто бы можешь взлететь? Это крылья, Что их у нас нет - это гнусная ложь, я слышу, в твоих городах начинается дождь, И борется с пылью, И гладит кудрявые кроны берез... И шепчет напевно... Я просто хочу кого-то спасать ежедневно. Пусть это будешь ты.
* * * В Москве вовсю разгулялась самая настоящая зима. Мелкая ледяная крупа сыпалась с тёмного неба, колола лицо. Жучка покрепче запахнула полы чахлой американской куртейки, натянула поглубже капюшон. Ерунда. Народ в Шереметьево колготился так же суматошно, как в американских аэропортах. Наблюдая за тем, как небритый мужик с парой сумок в каждой руке, вполголоса матерясь, кое-как волочётся к стойке, Жучка поймала себя на том, что невольно улыбается. Home, sweet home… Она обменяла баксы на рубли и купила у пожилой усталой киоскёрши московскую симку. Ольга Васильевна не отвечала долго, так долго, что Жучка сразу завелась. Она так старательно заглушала внутренний голос, вопивший об опасности, что за время перелёта ей это почти удалось. Почти… Наконец в мобильнике прозвучало сдержанное: – Алло? – Я прилетела, – выпалила Жучка, даже не здороваясь. – Вы дома? Я еду. – Хорошо, – после паузы так же сдержанно отозвалась Ольга Васильевна. – Приезжай, но не на Остоженку. Метро «Бибирево». – И она назвала адрес. Садясь в подвернувшееся «шахид-такси», Жучка поняла, что… что совершенно перестала что-либо понимать. У Королёвых была шикарная квартира в элитном доме на Остоженке, в самом центре. И теперь – Бибирево, задница Москвы?! Ей в голову пришло только одно логическое объяснение такой метаморфозы. Его она и высказала, едва перед ней распахнулась самая обычная, обтянутая чёрным дерматином дверь на четвёртом этаже самой обычной хрущобы: – Вы что, ушли от Ильи Александровича?! Ольга Васильевна на мгновение замерла на пороге, а потом коротко и непонятно засмеялась, пропуская её в квартиру, которая мало чем отличалась от той, где Жучка выросла. Такой же тесный коридор, ведущий в маленькую кухню, совмещённый санузел чуть ли не у входа, две комнатушки, потолок, лежавший почти что на голове, и никакого евроремонта. У Жучки даже сердце защемило. Она бросила у порога сумку и чемодан и сердито проговорила: – Вы не смейтесь! Скажите правду. – Обязательно скажу, – Ольга Васильевна кивнула, уже без улыбки. – Умойся с дороги, Варя, и пойдём на кухню. Свежее полотенце в ванной. Ну коне-ечно… И почему рядом с этой женщиной она всегда чувствовала себя трёхлеткой перед детсадовской воспитательницей?! Жучка послушно, в точности, как трёхлетка в садике, устроилась на стуле с выгнутой спинкой, стоявшем возле маленького круглого стола на кухне и даже руки на коленях сложила. Ольга Васильевна повернулась к ней от плиты, на которой что-то вкусно шкворчало – теперь у неё была очень короткая стрижка, делавшая её ещё моложе. Жучка сейчас нипочём не дала бы ей больше тридцати. Вот только в глазах, так похожих на Серёгины, мелькнула… даже не боль. Затравленность. Безысходность. Всего на одно мгновение, а потом взгляд этих серых глаз вновь стал спокойным, как гладь глубокого озера после налетевшего ветра. – Чаю или кофе? – деловито спросила Ольга Васильевна, и, внимательно оглядев её, добавила: – А ты выросла, Варя. – Не чаю, не кофе, не потанцуем! – вскипела вдруг Жучка. Выросла она, видите ли! – Не надо этих реверансов… пожалуйста! Что с Серёгой? Что с вами? Почему вы здесь? Где Илья Александрович?! Женщина прислонилась к подоконнику, глядя на Жучку пристально и всё так же странно: – В тюрьме. – Как?! – Жучка задохнулась. – Уже неделю. Это пока не попало в СМИ, но, думаю, вот-вот… – За что?! Женщина у окна опустила глаза и повела покатым плечом: – Не тем людям Илья дорогу перешёл. Официально – неуплата налогов и так далее. Сколько верёвочке ни виться… – В тихом голосе её отчётливо просквозила горечь. Жучка на мгновение зажмурилась: – И что? Что теперь?! Ольга Васильевна опять пожала плечами: – Арест имущества. Счета заморожены. Благо, у вас с Андреем были свои. – Я перевела все деньги на его счёт, – прервала её Жучка. – Ему нужно учиться. – Она выставила перед собой ладонь, заранее обрывая любые возможные возражения. – Потом. Сначала Серёга. Что с Серёгой? Ольга Васильевна присела на стул, крепко обхватив себя за локти, будто от чего-то удерживая: – Он в частной клинике для наркоманов, Варя. Я виновата. За всеми этими… событиями я за ним недосмотрела, хотя ты предупреждала меня… – Нет! – Жучка опять вскинула руку и, не выдержав, вскочила. – Я вас не об этом предупреждала! – Ты говорила, что с ним что-то не то, что он какой-то странный… и оказалась права. – Ольга Васильевна зачем-то взяла с блюдца звякнувшую кофейную чашку и бесцельно повертела её в руках. Жучка потёрла лоб, отчаянно пытаясь сосредоточиться и внятно сформулировать то, что носила в себе все эти последние дни: – С ним что-то происходило, но извне. Понимаете? Извне! Не изнутри. Внутри он тот же, и он не наркоман. Понимаете? Пожалуйста, поймите! Ольга Васильевна очень устало покачала головой: – Варя… пойми и ты – самые близкие люди и те очень долго остаются в полном неведении относительно того, что происходит с тем, кто… себя одурманивает. А вы не виделись полтора года. Наркомания – это… – Нет! – Жучка поспешно шагнула к окну, слепо уставившись на весёлые огоньки соседних окон, и несколько раз глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. – Я всё равно знаю его лучше, чем вы. Он не наркоман.
5 – Варя… – Расскажите мне всё подробно. Пожалуйста, – с силой сказала она, поворачиваясь к Ольге Васильевне. Откинувшись на спинку стула, та аккуратно поставила чашку на стол и, прикрыв глаза, медленно заговорила: – Когда вы уехали, всё было в порядке. Вы учились на курсах там, Серёжа заканчивал одиннадцатый класс здесь. Летом поступил на заочное, подолгу репетировал с группой… Обычные ребята, адекватные. – Кстати, вы разговаривались с ними, когда это всё… произошло с Серёгой? – перебила её Жучка. – Расспрашивали их? Женщина растерянно подняла брови: – О чём? И зачем?.. Я не сочла необходимым это делать, ведь всё и так было ясно… Жучка крепко сцепила за спиной переплетённые пальцы: – Дальше. Пожалуйста! – Дальше… Появился продюсер, Фёдор Орлов. Нам его порекомендовали как хорошего продюсера, напористого и со связами. Молодой, амбициозный, и раскрутил этого… как его… – Она помолчала и махнула рукой. – Впрочем, неважно. Он очень заинтересовался Серёжей, сказал, что его уровень, как музыканта, достаточно высок, и первый альбом будет бомбой. Они начали готовиться к записи, репетировали очень много, потом начали записывать альбом. Я бывала на этих репетициях… да собственно, Серёжа ведь и дома гитару из рук не выпускает… не выпускал. Он её в студии потом разбил, когда... – Она сглотнула, глядя на свои руки, скрещенные на коленях. – Дальше, – хрипло вымолвила Жучка, отводя глаза. – То, что я слышала, было очень… достойно. Он действительно талантлив, Варя, – голос женщины дрогнул. – Очень. Я им гордилась. – Гордились? – Жучка горько скривила губы, и Ольга Васильевна, вспыхнув, беспомощно покачала головой: – Горжусь. – Дальше. – Примерно месяца полтора назад с ним начало происходить что-то странное. К сожалению, именно в это время стало ясно, что у Ильи большие проблемы, и это меня… отвлекло. Собственно, как раз твой тогдашний звонок заставил меня встряхнуться, но было уже поздно. – Что-то странное – что? – Жучка затаила дыхание. – До этого, в сентябре, Серёжа на какое-то время вообще бросил репетиции, хотя дело шло к релизу альбома. Фёдор сильно заволновался. Звонил, приезжал. Он считал, что у Серёжи творческий кризис, через который периодически проходят все талантливые люди. Потом Серёжа вновь стал ходить в студию, и Фёдор уверил меня, что всё в полном порядке. Но Серёжа… Сначала он жаловался на головные боли, очень сильные. А потом… он стал совсем не таким, как всегда. Не просто рассеянным. Он как будто зависал, что ли – прямо во время разговора, и потом не мог вспомнить, о чём мы говорим! Он мог проспать весь день до вечера, или, наоборот, был слишком оживлён, тараторил, как сорока, как-то болезненно… И глаза… да, глаза у него стали такие… – она запнулась. Жучка не могла этого больше слышать. Было трудно дышать, и она неосознанно потирала ладонью впадинку между ключицами. Ольга Васильевна остро на неё взглянула: – Ты знаешь, о чём я говорю? Эти… симптомы? – Знаю, – коротко отозвалась Жучка. – Видела. – А я не видела… раньше, – со вздохом сказала женщина, снова прикрывая глаза. – Поэтому я не могла понять, что с ним… Но потом его увезли на «скорой» прямо со студии – у него был припадок… галлюцинации. В больнице мне сказали, что он принимает какие-то психотропные средства… уже не меньше полутора месяцев, регулярно. Мы нашли хорошую, очень хорошую частную клинику, и он там уже почти две недели. Я звоню туда ежедневно, и приезжаю, но он отказывается меня видеть. Врач говорит, что пока не стоит настаивать… Варя? – Я поняла. Я разберусь, – проговорила Жучка, едва разлепив пересохшие губы. – Теперь я сама. Я для этого прилетела. Отдохните. Ольга Васильевна рассмеялась и тут же прижала тонкие пальцы к губам: – Отдохните?! – Да. Не загоняйтесь. Вы сделали всё, что могли, просто… – Жучка облизнула губы. – Просто вы – не я. – Как я могла его упустить? – выдохнула Ольга Васильевна, поднявшись со стула и шагнув к ней. – Я не смогла помочь мужу и упустила сына. Я не сумела… Жучка неожиданно поняла, что надо сказать этой женщине, такой сильной, которая теперь смотрела на неё такими ранеными глазами: – У нас дома есть одна молитва… молитва мореходов… – Посмотрев в удивлённое лицо Ольги Васильевны, она набрала в грудь воздуха и выговорила раздельно и медленно: – Пошли мне, Боже, берег – чтобы оттолкнуться, мель – чтобы сняться, шквал – чтобы устоять. – Что? – Женщина ошеломлённо моргнула. – Шквал..? – Губы у неё вдруг задрожали, и Жучка крепко-крепко стиснула её в объятиях, до боли зажмурив глаза. Они долго так стояли, не размыкая рук, пока Ольга Васильевна, откашлявшись, не взглянула на неё сквозь мокрые ресницы: – Хорошо, что ты приехала… Значит, молитва мореходов? Жучка кивнула и прищурилась: – Это красиво звучит, да. Но я… я всегда себе по-другому говорю. Не так красиво. Но действует. – Как? – вскинув брови, спросила Ольга Васильевна. – Похуй, пляшем! Они помолчали несколько мгновений и, всё ещё держась за руки, громко захохотали. Жучка никогда и представить себе не могла, что эта сдержанная невозмутимая женщина может так хохотать – звонко, взахлёб, как девчонка. – Хорошо, что ты приехала, – повторила наконец та. – Чья это квартира? – поинтересовалась Жучка с внезапно вспыхнувшим любопытством. – Моей мамы, – отозвалась Ольга Васильевна, включая чайник. – Она с самого начала не признавала Илью. И так никогда не признала. Она была убеждённой коммунисткой и считала его врагом… классовым врагом. Ничего от нас никогда не принимала и не общалась с нами. Даже с внуками. Жучка вспомнила, что ни Король, ни Серёга ни разу не упоминали, что у них есть бабушка. – Когда мама умерла, – продолжала Ольга Васильевна, проворно собирая на стол, – я не стала продавать эту квартиру. Вот она и пригодилась… Варя… – распрямившись, женщина снова внимательно посмотрела Жучке в глаза. – Надо срочно рассказать Андрею про отца. Я скрывала это, сколько могла, тянула время, ждала, что всё образуется, что это недоразумение, и его вот-вот освободят, но… скоро всё станет известным, попадёт в СМИ, выльется в Интернет. Нельзя допустить, чтобы Андрей бросил учёбу и прилетел сюда. Он должен учиться, пока есть возможность. – А про Серёгу вы что ему сказали? – быстро спросила Жучка. – То же, что и тебе тогда – Серёжа просто сильно переутомился и пока находится в больнице. – Он должен всё узнать сейчас, и не по телефону. У вас здесь есть Интернет? Ольга Васильевна развела руками: – Я переехала сюда только вчера. – Понятно. А в метро есть «Евросеть» или «Связной» или ещё что-нибудь? Я сбегаю, куплю модем. – Возле метро есть магазин электроники, но, Варя… – Ольга Васильевна озабоченно следила за тем, как она поспешно накидывает куртку. – Уже поздно, там, может быть, всё закрыто. Подожди, пойдём вместе – здесь не самый фешенебельный район, у нас, бывает, хулиганы шалят. Жучка, не удержавшись, прыснула – ну и словечко! – Шалит… печень господина Атоса. – Варя… – Если что, я вам позвоню. И вы вызовете им «Скорую», – засмеялась Жучка, сбегая вниз по лестнице. * * * Ну конечно, трое чуть поддатых парней лет семнадцати остановили её сразу на задворках дома, И, услышав сзади: «Эй, кисуля, куда бежишь?», – Жучка опять захохотала. За эти несколько часов в Москве она смеялась, наверное, чаще, чем за последние месяцы в Штатах. Парни остановились, недоумённо переглядываясь. Эдакого они, конечно, не ожидали от одинокой красивой девки, неплохо прикинутой. – Больная, что ли? – растерянно озвучил общую мысль тот из них, кто стоял впереди – крепкий, плечистый, в распахнутой куртке и надвинутой на самые глаза чёрной вязаной шапочке. – А ты больше по переулкам шустри, красавчик, ещё и не таких встретишь, – посоветовала ему Жучка, обрывая смех. Кулаки у неё прямо-таки чесались. В Пиндосии ей ни разу не приходилось драться, как и заниматься боксом, хотя Король время от времени бурчал, что она могла бы уделать всех в университетской сборной. Она ходила там только в качалку, но знала, что квалификации не растеряла. Тело всё помнило, тело просто изнывало по хорошей смачной драке – немедленному выплеску энергии. – У меня проблемы, guys, – холодно сообщила Жучка, внимательно следя за противником прищуренными глазами. – Большие проблемы. И мне ох как хочется набить кому-нибудь морду. Так что вперёд и с песней! Как же, вперёд… Ошалело переглянувшись и невнятно выматерившись, парни отступили и растворились в проулке за домом. – Да чтоб вы обосрались… – разочарованно пожелала Жучка им вслед. – Чёрт, надо было и правда кисулю из себя скорчить… Запрокинув голову, она вгляделась в ледяное московское небо в отблесках огней. …Шквал – чтобы устоять… Держись, Серёга.
В эти игры играют звери, Так сыграем же в них и мы – Засыпать, улетать, не верить В наступление дней зимы. Не смотреть в глубину метели Из окна квартиры своей, Напролёт двадцать две недели Грезить сказкой глупой своей. Согревать друг о друга руки, Пить за чашкою чашку – чай, Отрицать печали и муки И любить лишь цветущий май. И сгорать ночами в объятьях, Благовонья цветенья жечь, И носить только яркие платья, Заменять улыбками речь. Не ходить по льду рек замёрзших, Не любить мёртвый шубы мех, Взглядом за горизонт унёсшись, Не сдаваться в унынья грех. Посмотри мне в глаза – я мёрзну. Минус двадцать – осознаю. Не могу отвергнуть реальность, Дай хоть руку держать твою.
6 * * * Обратно от метро Жучка добралась уже без приключений, позвонив по дороге ещё и бабке с Зиночкой, и только улыбалась, слушая их кудахтанье. Об истинной причине своего возвращения она, конечно, не сообщила, сказала только, что Америка ей надоела, и она перевелась в Москву, что было, по крайней мере, в первой части сообщения, не совсем уж неправдой. Обе бабки её поступок горячо одобрили. Американских ценностей они категорически не принимали. Настроить модем получилось не сразу, но получилось. Попутно они с Ольгой Васильевной наконец перекусили – Жучка машинально жевала, не чувствуя вкуса еды. Она набрала пароль и вошла в скайп. Король был в сети, и она сперва облегченно вздохнула, нажимая на видеовызов. И только когда из динамиков раздались протяжные гудки соединения, она вдруг вскочила и отрывисто бросила: – Вы говорите. Я не буду. Не могу. Это было самое настоящее бегство. Плевать. Она не могла, она просто не могла видеть сейчас Короля. Снова как будто нож поворачивался в ране. Жучка долго стояла, прижавшись лбом к оконному стеклу в кухне, не обращая внимания на холод – в щели сильно дуло. Потом, оглядевшись, она взяла из мойки нож, а из ящика для овощей возле плиты – стопку старых газет. Когда Ольга Васильевна наконец вошла в кухню, Жучка, заканчивая законопачивать окно, обернулась к ней почти спокойно: – Ну что? – Завтра он, по крайней мере, не прилетит, – вздохнув, проговорила Ольга Васильевна. – Только вот если, не дай Бог, начнутся сплетни в Интернете… Жучка спрыгнула со стула и отряхнула ладони: – Он очень верный, и он будет рваться сюда. И он… человек момента. Но… – она запнулась, подбирая слова, – он понимает, что это его долг – учиться. Назло всему. – И ещё он понимает, что ты не хочешь его видеть, – сказала женщина, внимательно глядя на неё. – Что он тебе не поможет тут, а только помешает. Что он лишний. – Вы меня вините? – прямо спросила Жучка, не отводя глаз. – Нет, – Ольга Васильевна присела возле стола, по-прежнему глядя ей в лицо. – Это нелёгкий выбор… тяжёлая ноша. Ты уже когда-то делала такой выбор, и это я тебя подтолкнула к тому, чтобы ты выбрала – Андрея. Не возражай, пожалуйста, я же знаю, что это было именно так. Я помню тот наш разговор до последнего слова. И я сейчас думаю – а была ли я тогда права? Ты не упустила бы Серёжу, как я... Жучка изо всех сил замотала головой, пытаясь возразить, но внезапно почувствовала, как затряслись ноги от подкатившей свинцовой усталости. Ольга Васильевна быстро встала и взяла её под локоть: – Всё на сегодня, Варя. Иди ложись, я тебе в маленькой комнате постелила.
* * * Жучку всегда поражало и раздражало умение других людей выражать словами всё, что они чувствуют – до мельчайших оттенков. Раздражало потому, что сама она этого никогда не умела, и потому ещё, что она считала – так можно что угодно заболтать. «Мысль изречённая есть ложь», – вот это как раз верно было сказано кем-то умным. Но она знала, что должна непременно объяснить Ольге Васильевне всё, что чувствовала – как умеет. – Я вчера отрубилась некстати, – буркнула она неловко, уставившись в свою чашку с кофе, едва они уселись утром за стол. – Это неудивительно, – женщина подняла брови, но Жучка нетерпеливо перебила: – Хочу, чтоб вы знали, что неправы. – В чём? – Тонкие брови взлетели ещё выше. Жучка отставила чашку и поглядела в окно, где на голых ветках тополя раскачивались и галдели шустрые московские воробьи: – Вы вчера сказали, что были неправы, но на самом деле вы были правы… а, ё…лки! «У питекантропа небось и то словарный запас больше», – с тоской подумала она и начала снова, упрямо тряхнув головой: – Король меня любил тогда… Да и сейчас, я знаю. И мы дали друг другу сколько могли. Всё, что могли. И было столько хорошего... Так что вы были правы. Вы хотели, чтоб мы с ним были счастливы, и мы были. А Серёгу… – она глубоко вздохнула, – Серёгу я тогда просто боялась. Да, боялась! Мне было больно от него… от его песен. Я не могла понять, что это такое, что со мной происходит. Ведь он же был совсем пацан! И я просто сбежала. Вы не виноваты. Всё. – Облегчённо выдохнув, Жучка засунула в рот кусок пиццы, залпом допила кофе и поднялась. – А теперь дайте мне адрес этой самой вашей очень хорошей частной клиники. Я туда поеду – одна. А потом буду искать парней из Серёгиной группы. И этого… делового продюсера, Фёдора Орлова. Хочу послушать, что они все скажут. Ольга Васильевна тоже встала: – Хорошо, Но в клинику тебя отвезу я, и не спорь. Ты уже достаточно со мной спорила. – Мимолётно улыбнувшись, она взъерошила ей волосы. – Оставлю тебя там и попробую встретиться с бывшими партнёрами Ильи – может быть, и мне удастся что-то выяснить. Ну что, вперёд? – Она вдруг протянула перед собой раскрытую ладонь, и Жучка, невольно улыбнувшись, с размаху шлёпнула по ней своей ладонью. – Мы с тобой, как эти… команда спасателей, – женщина запнулась, припоминая, – Чип и Дейл. – Не-а, – невозмутимо отозвалась Жучка. – Нео и Тринити!
* * * Очень хорошая частная клиника больше походила на какой-нибудь элитный санаторий – с французскими окнами, экзотическими растениями, фонтанами и аквариумами в холлах. Только вот камер видеонаблюдения здесь было побольше, чем в любом банке, не то что в санатории. Хотя вместо белого халата на человеке, сидевшем напротив Жучки, были самые простецкие джинсы и неброский джемпер крупной вязки поверх светлой рубашки. Взгляд его прозрачно-серых глаз был таким цепким и пронзительным, что тянуло поёжиться. И тёплая улыбка, освещавшая его плакатно красивое правильное лицо, этих глаз совсем не касалась. Лечащего врача Серёги звали Максим Максимович. – Как в «Герое нашего времени», – пояснил он негромко и доверительно. – Помните, у Лермонтова? – У меня по литературе всегда тройки были, – отрывисто сказала Жучка, вздёргивая подбородок, хотя прекрасно помнила и Печорина-гада, и добряка Максим Максимыча. – Как я могу увидеть Серёгу? – Если он захочет вас видеть – мы пригласим его сюда, – мягко отозвался Максим Максимович. – К сожалению, он отказывается от встреч даже со своей мамой. – Со мной он встретится, – уверенно отпарировала Жучка, совсем не чувствуя этой уверенности. – Кто вы ему? – небрежно поинтересовался доктор. – Его девушка? – Я его друг, – бросила Жучка, твёрдо глядя в прозрачные, как осенний лёд, глаза. – Очень хорошо. Тогда, как его… другу, я должен вам кое-что пояснить, – Максим Максимович сложил ладони «домиком» на полированной столешнице. – Проявления интоксикации и абстинентного синдрома у Серёжи сняты. Теперь мы применяем меры по подавлению психической зависимости. Главное – противорецидивная терапия, и важную роль в этом лечении мы отводим семейной психотерапии. Чтобы взаимоотношения внутри семьи способствовали личностной коррекции и мотивировали Серёжу на здоровый образ жизни. Поэтому… – Он не наркоман, – процедила Жучка, не выдержав. – Вы мне, конечно, не верите, но я это точно знаю. – Варвара, – проговорил Максим Максимович уже без улыбки. – Я ему не враг. И вам не враг. Я был бы рад вам поверить, честное слово. Но в Серёжином случае речь идёт не о каком-нибудь косячке, выкуренном для расслабления за сценой. В его… биологических жидкостях были следы очень серьёзных препаратов, и срок их приёма им – никак не меньше месяца. – С ним что-то начало происходить с конца сентября, да, – пробормотала она, переводя взгляд на огромную фотографию в рамке, висевшую на противоположной стене – стая птиц, летящая на закат, острые чёрные мазки на оранжево-алом фоне. Фотография эта чем-то неуловимо напоминала Серёгины песни, и это странно согрело ей сердце. Она упрямо повторила то, что уже говорила вчера Ольге Васильевне: – Но это что-то происходило с ним извне, а не изнутри. – Но он ничего не рассказывает об этом самом «извне», – пожал плечами врач. – Мы бы внимательно выслушали его версию происходившего. Но Серёжа… после появления в нашей клинике и первой, вполне понятной, бурной реакции на это… совершенно замкнулся в себе и всё общение с окружающими сводит к «да-нет». Поэтому сложно… – Чем вы его тут пичкаете?! – гневно выпалила Жучка, вскочив и невольно сжав кулаки. Максим Максимович устало покачал головой: – Варвара, присядьте, прошу вас. Здесь не «Полёт над гнездом кукушки». Ольга Васильевна в курсе схемы его лечения, вплоть до мелочей. А вам я повторю, что нами приняты все современные меры дезинтоксикации, и лечение Серёжи теперь представляет собой противорецидивную терапию. Кроме того… – Я могу уже его увидеть? – ожесточённо прервала Жучка эту негромкую тираду. – Хочу поговорить с ним сама, без ваших паршивых объяснений. И чтоб мы были здесь одни! Я не принесла с собой ни колёс, ни косячка, ни баяна, представляете? – Не сомневаюсь, – невозмутимо кивнул Максим Максимович, подымаясь со своего места. – Кроме того, здесь, как и везде в клинике, установлено видеонаблюдение. Если вам удастся разговорить Серёжу, я буду очень рад, Варвара.
7 * * * Жучка была готова ко всему – только не к тому, что Серёгу она просто-напросто не узнает. Она помнила тощего длинного пацана с доверчивыми щенячьими глазами, провожавшего их в аэропорту, и почти того же пацана, но постарше – в подрагивавшем и зависавшем окошке скайпа. А на пороге кабинета встал очень худой, но широкоплечий, на голову выше неё, парень с совершенно чужими колючими глазами. Светлые волосы его были коротко острижены. Заметив её растерянное недоумение, он усмехнулся, – такой язвительной усмешки она никогда раньше у него не видела, – и резко спросил, как выстрелил: – Зачем ты приехала? – А ты зачем подстригся? – ошалело пробормотала она, подавив желание попятиться. Он рассеянно провёл рукой по коротким волосам, на мгновение став прежним Серёгой, и отозвался ровно: – Не твоё дело. Задохнувшись, она всё-таки попятилась на шаг: – Я не верю тому, что они все про тебя говорят! Он бесстрастно пожал плечами: – Твоё дело. И опять эта усмешка на угловатом худом лице, ударившая её, как хлыстом. – Серый! Это же я! Я хочу тебе помочь! – Она беспомощно пошевелила губами, ища враз пропавшие куда-то слова: – Я на твоей стороне! В его колючих глазах на миг всколыхнулось что-то знакомое и вновь пропало: – Я. На своей. Стороне, – проговорил он раздельно и чётко. – Только я. Больше никто. Прилетела со мной нянчиться, принцесса на белом коне? Мне этого не надо. Сам справлюсь. Возвращайся к Андрюхе. – Мы с ним расстались! – крикнула Жучка, отчаянно кусая губы. – Ну и зря, – равнодушно бросил он через плечо, шагнув прочь от порога, который едва переступил. Дверь за ним захлопнулась. Глубоко дыша, Жучка крепко сжала кулаки и прикрыла глаза, отвернувшись от долбаных видеокамер. В ушах у неё всё ещё звучал Серёгин холодный насмешливый голос. … Прилетела со мной нянчиться… …Я на своей стороне… … Не твоё дело… …Принцесса на белом коне… Так, значит. Ладно. Похуй, пляшем. К вошедшему в кабинет врачу Жучка повернулась уже совершенно безмятежно и только прищурилась: – Ну и что вы рассмотрели на своих видеокамерах? – Что вы умеете держать удар, – отозвался тот по-прежнему невозмутимо. – Но всё-таки присядьте. – Он пододвинул ей стул. – Я с детства боксом занимаюсь. – Она поправила на плече ремень сумки. – Некогда рассиживаться. Я всё равно всё выясню. Пусть даже для себя. – Желаю вам удачи, – серьёзно сказал Максим Максимович. – Знаете… – он помедлил, – меня чем-то тронули его песни. – Вы их слушали? – Я всегда стараюсь узнать как можно больше о своих пациентах. – Но вы же поняли, что это не бред наркомана? – проговорила Жучка, напряжённо взглянув в его холодные внимательные глаза. Он снова почему-то помедлил и вместо ответа повторил: – Я вам желаю удачи, Варвара.
* * * Оказавшись наконец на кухне перед Ольгой Васильевной, Жучка поняла, что не может и не хочет в подробностях пересказывать ей всё, что произошло в клинике. – Он велел мне уезжать обратно, – глухо проговорила она, глядя на атласную бахромчатую скатерть и бесцельно вертя в руках вилку. – Но я никуда не поеду, пока всё не выясню до конца. Лицо Ольги Васильевны было таким же серым от усталости, как, наверное, у неё самой. – Со мной никто не захотел прямо разговаривать, Боятся, – отозвалась она так же коротко. – Но я тоже не отступлюсь. Протянув руку, женщина крепко стиснула пальцы Жучки, и та подняла глаза. Странно, но Ольга Васильевна улыбалась: – Тук-тук, Нео. Идём за белым кроликом? Жучка даже не сразу поняла, что она такое говорит, а когда поняла, рассмеялась: – Тук-тук, Тринити. Прорвёмся! …Лёжа без сна в маленькой комнате и наблюдая, как по потолку пробегают отблески фар от проезжавших мимо автомобилей, она не прикидывала, с чего ей завтра начать и куда пойти. Она это знала. Она просто слушала звучавшую внутри безо всякого плейера Серёгину песню.
Рассветы – лишь наша выдумка, Их отменить так легко, Как шарик падает в выемку И льётся на пол молоко. Молчание – клей для реальности, Которую страшно сломать. Когда я впадаю в крайности – То в этом ты виновата. И снова я буду прокручивать Счастливый финал в голове, Но всё-таки это не лучше, Чем пить в одиночку портвейн. И в драме, что пишет сознание, Обвенчаны мы давно, И в жизни из всех состояний Нам лучшее не дано. Тревожно на тихих улицах, И давят мешки облаков, И дымом извечным курится Не-здесь-не-сейчас-любовь. На ветках остались искорки Того, что горело в тебе, И что для меня немыслимо. Души не бывает две.
* * * – Я дам тебе все контакты Орлова, – Ольга Васильевна, хмурясь, взялась за мобильник. Жучка кивнула: – Давайте. Но начну я с ребят из группы. – У меня есть телефон одного из них, но он давно отключен, – вздохнула Ольга Васильевна. – Некий… м-м-м… Бандерас. Некий Бандерас был барабанщиком группы и в данный момент действительно находился в глухой отключке. – Мы пойдём другим путём, как сказал вождь мирового пролетариата, – задумчиво пробормотала Жучка, раскрывая ноутбук. На официальном сайте «Чеширских Котов», – у Серёгиной группы оставалось прежнее, почти трёхлетней давности название, – были указаны в основном заковыристые ники музыкантов, и только у двоих – имена и фамилии. У самого Серёги и у Носорога, в миру Павла Леонтьева. Жучка потёрла лоб. Имя и фамилия эти были ей откуда-то смутно знакомы. Правда, раскрашенную под викинга патлатую рожу этого самого Носорога на фотографии она в упор не узнала. Зато на сайте сообщалось, что Носорог, новый басист группы, учится в Лианозовском радиотехническом техникуме. По крайней мере, учился в сентябре. С тех пор сайт не обновлялся. Она погуглила инфу о техникуме. Таковой находился в очередной заднице столицы – на Дмитровском шоссе. Что ж, тем лучше, по дороге будет время ещё раз всё обдумать. Молоденькая секретарша техникума без лишних вопросов сообщила ей, что Павел Леонтьев благополучно учится на первом курсе, и сейчас у него как раз пара по информатике. Прикладной. Чинно дожидаться окончания прикладной информатики в коридоре Жучка не собиралась. Она решительно постучала в дверь нужного кабинета и поведала высунувшемуся преподу, – тощему и бородатому, но без пирсинга в бровях, – что ей необходимо срочно на несколько минут увидеть Павла Леонтьева. Носорога. Когда Носорог вышел в коридор, она сперва уставилась на него во все глаза, потеряв дар речи, а потом прыснула и захохотала, зажимая рот обеими ладонями: – Носоро-о-ог! Ой, не могу-у-у… – Хорош угорать, Жучка, чего ты, как малахольная… – недовольно пробурчал бывший Махно, покраснев до корней своих когда-то просто рыжеватых, а теперь каких-то пегих волос. – Ну, кликуху сменил, нельзя, что ли? Брутально же… Продолжая хохотать, она крепко ухватила его за руку и без церемоний поволокла за собой. Точно, теперь она вспомнила, что Махно звали Пашкой. – Ты когда сюда приехал? – в упор спросила она, заталкивая его в укромный угол под лестницей первого этажа, в компанию хранившихся там мётел, скребков и швабр. Махно сосредоточенно наморщил лоб, припоминая. – В июле. Документы в разные технари тут подал, приняли сюда. И общагу дали, ничо так… – Он искоса оглядел её. – А ты… знаешь, ты ещё красивей стала, Варь. – Ты тоже, – досадливо фыркнула она. – Фигню не пори. Серёгу ты когда нашёл? – Тогда же, летом. – Махно нервно взъерошил свои отросшие патлы. – Ты из-за него из Штатов вернулась, что ли? – Нет, из-за тебя! – бестактно отрубила Жучка. – Давай выкладывай подробно, что там у Серёги произошло, и не темни, а то яйца вон на ту швабру намотаю. Ты меня знаешь, я могу. Махно угрюмо зыркнул исподлобья: – А чего выкладывать-то? Серёга на какие-то колёса подсел… ну и пропала группа. – Махно… – тяжело сказала Жучка, кладя ему руку на плечо и крепко сжимая. – Я ведь не шучу насчёт яиц. У тебя что, есть запасные? Вспыхнув, Махно дёрнулся было, пытаясь сбросить её руку – безуспешно: – Да иди ты! Бешеная! Ничего я не знаю! Говорю же, сторчался он! Денег навалом, да ещё гений – как такому не сторчаться? На секунду зажмурившись, Жучка выплюнула забористое моряцкое ругательство и брезгливо отпихнула парня: – Завидуешь ему, что ли, потому и помочь не хочешь? Чмо ты тогда распоследнее! Махно набычился ещё больше и попробовал было попятиться, когда она снова шагнула к нему – но пятиться было уже некуда. Она вновь опустила ладонь на его худое плечо под серой, пропахшей куревом, ветровкой и заглянула в злые и перепуганные тёмные глаза: – Пашка… Ты же знаешь, какие у Серёги песни. Ты же знаешь, какой он. Он не торчок и не должен гнить в психушке! Что с ним произошло? Ещё несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, а потом Махно глубоко вздохнул и сипло проговорил: – У него что-то с продюсером не срослось, с Фёдором. Какие-то тёрки были. Мы не знали, из-за чего. Серёга ничего не говорил, отмахивался всё. В сентябре он нервный стал какой-то, дёрганый. Репетиции забросил. А потом мы только начали опять играть, как это всё с ним и случилось, прямо в студии, на записи. Он стал кричать, что… что он горит, и рубашку с себя сдирать. Гитару свою любимую вдрызг об угол расколошматил, только щепки во все стороны. И в обморок грохнулся. Его на «скорой» увезли. Ну и… всё. – Что за тёрки с продюсером? – требовательно спросила Жучка, выхватив главное. О гитаре она подумает потом. – Да хэ-зэ, говорю же – не знаю! – Махно сердито мотнул головой. – Честно, Серёга не рассказывал никому. – А что за тип этот самый продюсер? – Крутой, – неохотно выдавил Махно. – Удачливый. Всё у него схвачено. И… скользкий какой-то. Мы чего? Мы и не базарили с ним почти, мы так… на подпевках. Это Серёга у нас… звезда. Был. И я не завидую ему, не думай. Это тяжело – так, как он… – неожиданно закончил Махно и снова вздохнул. Не отпуская его плеча, Жучка опять заглянула ему в глаза, всё ещё настороженные: – Спасибо, Паш.
8 Тот вдруг облизнул обветренные губы: – Знаешь, а я ведь сох по тебе… ого как. – Знаю, – спокойно отозвалась Жучка. – И что? – Поцеловала б хоть раз, что ли… Королева… – хрипло и жалобно попросил он, отводя глаза. Засмеявшись, она крепко стиснула его в объятиях и мимолётно чмокнула в тёплую колючую скулу. – И всё-о? – разочарованно протянул Махно. – Всё-о! – передразнила его Жучка. – Отлепись-ка лучше от стены, бро, а то вон всю ветровку извозюкал. И номер мне свой дай, созвонимся потом. И кликуху смени, Носорог брутальный! – На какую сменить-то? – обиженно пробурчал Махно, старательно стряхивая с боков извёстку. – Ну-у… – прищурилась Жучка. – Ланселот, например… – Это ещё кто такой? – Погугли, – устало посоветовала она. – Слушай, Пашк… а как там дома у нас? – Дома-то? – он перестал возиться с курткой и мечтательно улыбнулся. – Дома хорошо-о. Тепло-о… Я на ноябрьские туда мотался, забодала Москва эта, блин… Хурма ещё идёт. Бабульку твою видел, на муниципалку чапала, бодрячком такая… Ты туда поедешь? Жучка ответила не сразу – надо было проглотить предательский комок, застрявший в горле: – Само собой. Но сначала здесь разгребусь. Ладно, бывай. – Эй! – Махно, запыхавшись, догнал её, когда Жучка уже выходила в просторный гулкий вестибюль техникума, где в витринах тоскливо пылились разноцветные грамоты и позолоченные кубки. – Я тут подумал… Ты с ним… с Фёдором… поаккуратнее. Не говори сразу, что ты насчёт Серёги. Скажи – на прослушивание пришла. Он щас попсовый проект какой-то замутил народ под него набирает. Жучка молча кивнула, чувствуя, как свинцовая лютая злоба горой давит на плечи. Проект замутил, значит? Народ набирает? Наберёт.
* * * Перед встречей с продюсером Жучка перетряхнула весь свой немудрёный гардероб, впервые пожалев, что не затарилась в Пиндостане какими-нибудь яркими брендовыми шмотками. – Проблемы? – Ольга Васильевна осторожно заглянула в дверь её комнаты. – Ноу проблем, – рассеянно отозвалась Жучка, восседая по-индейски – со скрещёнными ногами – над разворошенным чемоданом. – Просто нужно что-нибудь… попсовое, я ж вроде как на проект к Орлову приду. – Вот как? – женщина вскинула брови. – Увы, у меня тоже нет ничего этакого… разве что мы можем максимально широко подать то, что у тебя имеется. – А что у меня имеется? – удивлённо моргнула Жучка. – Ты, – весело заявила Ольга Васильевна, хищно щёлкнув невесть откуда появившимися в её руке ножницами. – Алле-оп! Фирма «Шьём и порем»! Говорите, клиент, чего вам укоротить! – И, оборвав смех, добавила, внимательно глядя на Жучку: – Учти, я буду сидеть внизу в машине. – Окай, Тринити, – послушно пробормотала та. – Только вот надо будет ещё купить одну такую штучку… – Какую такую штучку? – осведомилась Ольга Васильевна голосом Масяни, но глаза её тревожно блеснули. – Диктофон. Он, конечно, и в мобиле есть, но мне нужен более крутой. И незаметный. Ольга Васильевна на миг опустила взгляд, а потом снова через силу улыбнулась: – Да, надо купить. Ценная вещь, всегда в хозяйстве пригодится.
* * * Захлопывая за собой дверцу «хонды», Жучка знала, что всё идёт, как надо. И что она сама идёт, как надо – от бедра, будто в допотопной любимой киношке «Служебный роман». Белый короткий плащ – нараспашку, сзади вьётся длинный гермесовский шарф, юбка бежевого костюмчика от Армани и Ольги Васильевны едва прикрывает задницу, каблуки высоких сапог цокают по брусчатке, русые волосы уложены в классическое каре, в низком вырезе кружевной блузки – кулон с диктофоном, а в крови бурлит адреналин. Она чувствовала спиной озабоченный взгляд женщины за рулём «хонды» и знала, что не может её подвести. Её. Серёгу. Короля. Себя. «Улей-улей, я пчела, жаворонок в гнезде, мать его за ногу, – свирепо подумала Жучка, шагнув в стеклянные двери, плавно разъехавшиеся перед ней. – Выйдешь из своей навороченной лечебницы, Серёга, придушу, так и знай!». Она сунула охраннику под нос раскрытый паспорт и прошествовала мимо него, будто леди Ди, царствие ей небесное, как сказала бы бабка. Небрежно облокотилась на стойку администраторши – чопорной дамы средних лет в скучном блекло-оливковом офисном костюме: – Добрый день. Могу я встретиться с господином Орловым? – она намеренно подпустила в голос чуток америкосовского акцента. – Добрый день. Встреча назначена? – деловито поинтересовалась администраторша. – Я связалась с ним через его сайт, – надменно протянула Жучка, – он обещал, что прослушает меня… для нового проекта. Женщина у стойки окинула её цепким взглядом и, видимо, удовлетворившись увиденным, взялась за телефонную трубку: – Как вас представить? – Барбара. Почти Барби. Эдакая тру чикуля. Жучка никогда даже не подозревала, что обладает актёрским талантом, хотя в третьем классе исправно бегала в драмкружок при Доме творчества и потом упоённо изображала Маленькую Разбойницу в школьной постановке «Снежной королевы». Но теперь, ступая по тонкому грязному льду, каким представлялся ей отполированный паркет студии Орлова, она полностью вжилась в роль не шибко умной, но хитрой, смазливой и богатенькой штучки, папиной дочки или дорогой шлюшки, которой для полного кайфа не хватает только поп-звёздной славы. Орлова она узнала сразу, фотографии на сайте не врали: лощёный, холёный, подтянутый, загорелый. Небось и маникюршу, и солярий с тренажёркой он юзал регулярно. – Барбара? Помню, помню, добрый день. Сразу прослушаем вас или, может быть, сначала побеседуем? – Побеседуем, если можно, а то я что-то так нервничаю, для меня это так волнительно, первый раз в такой шикарной студии… – приторно улыбаясь, замурлыкала Жучка, мрачно думая о том, как бы не проблеваться прямо на роскошный ковёр в холле. – Я так боюсь, так переживаю, но очень хочется сделать приятный сюрприз своему Муратику, пусть он и его друзья увидят меня по телевизору… Муратик и сам может купить мне студию, но все говорят, что вы такой крутой продюсер… «Всё-таки дорогая шлюшка», – подумала Жучка, мельком рассмотрев себя в огромном зеркале: прикид, раскраска, манеры, мур-Муратик, срань Господня… – Да, первый раз – это всегда нелегко, – сочувственно покивал Орлов, галантно распахивая перед ней дверь своего кабинета. – Пожалуйста, прошу вас. Кофе? – Да, конечно. Улыбка его была обаятельной и белозубой, наверняка сделанной у хорошего дантиста, а вот глаза… Глаза всё портили. Были они какие-то мутно-зеленоватые, как бутылочное стекло, и продюсер часто их прищуривал, видимо, чтоб к вискам разбегались весёлые лучики морщинок. На его месте Жучка купила бы себе цветные контактные линзы. Синие, например, чтобы эффект милого обаяшки был полным. О чём она ему и сообщила, едва секретарша внесла на стол поднос с кофе и рогаликами и деликатно прикрыла за собой массивную дверь кабинета. Можно было бы, конечно, и ещё повыёживаться, но Жучке это уже надоело: – Вы бы линзы себе цветные поставили, что ли, Фёдор Батькович. А то вы как барон Треч в книжке про проданный смех – глазки вас подводят. Чуть приоткрыв рот, продюсер ошеломлённо заморгал этими самыми глазками. – Не диоптриями подводят, – любезно пояснила ему Жучка. – Цветом и блядским выражением. Стоило отдать Орлову должное – соображал он быстро, и реакция у него была неплохая. Но не лучше, чем у неё, поэтому Жучка одним движением упредила его бросок – не к двери, а к шикарному письменному столу. Чёрт знает, что у него там было, небось «тревожная кнопка» какая-нибудь, мало ли в шоу-бизе психов… Вторым движением она швырнула его на кожаный диван у стены и встала над ним, сунув левую руку в карман куртки. В кармане болтался только мобильник, но Орлову знать об этом было необязательно. – Чего вы хотите? – прохрипел он, лихорадочно озираясь. – Да уж не записываться на твоей вонючей студии, дешёвка, – отрезала Жучка. Кровь кипела, но мозг работал ясно и абсолютно холодно. – Я хочу точно знать, что ты сделал с Серёгой Королёвым и почему. Вернее, я уже догадываюсь, что ты сделал, а вот почему… Си-деть! – Она подхватила со стола трубку мелодично запиликавшего радиотелефона и сунула её Орлову. – Ты занят, понял, козёл? Только без фокусов. – И, видя, что Орлов колеблется, добавила безжалостно и уверенно: – Чувак, я не соска брендовая, я КМС по боксу, и терять мне нечего. Совсем нечего. Если что не так, я тебя по этому дивану, как горсть соплей, размажу. Кровь-кишки… и всё такое. Делай, что говорю. Ну?! Жучка блефовала и отлично знала это, как и то, что ни один нормальный мужик сразу не испугается угроз какой-то девчонки, а обязательно полезет на рожон. Таковых она видела предостаточно, неоднократно умывала их кровавыми соплями и сейчас приготовилась к тому же. Но, взглянув на Орлова повнимательнее, она еле удержалась, чтобы не присвистнуть от изумления – продюсер плыл, плыл на глазах, как будто она уже врезала ему хуком по челюсти, буквально расползался жидкой лужей под строгим деловым костюмом от Версаче. Не сводя с Жучки зачарованного и какого-то больного взгляда, он просто кивнул и пробормотал в трубку: – Прошу меня не беспокоить… двадцать минут. – Двадцать минут? Да ты оптими-ист, чувак, – издевательски протянула Жучка, глядя прямо в его расширившиеся зрачки. – Хотя… если всё скажешь сразу, без выгибонов, может, и уложимся. – Я… я не понимаю, о чём вы говорите! – тихо взвизгнул продюсер, вжимаясь в угол дивана. – Так я тебе помогу вспомнить, я сегодня добрая, – отчеканила Жучка, подходя вплотную к Орлову и нависая над ним. – Добрая, как… фея, ты не смотри, что с топором. – С… топором? – промямлил тот, судорожно проводя языком по губам. – Ты что-то регулярно подсыпал Серёге. Что, когда и зачем? Ну?! – Я… нет… я не хотел… погодите! Я… честное слово… я не знал, что всё так получится… неудачно… я только хотел его контролировать… для его же пользы! – Контролировать, значит? – Жучка стиснула зубы.
9 – Да… это просто такие таблетки, совсем безобидные… даже полезные… мне их врач выписал, мой доктор, очень хороший, Иван Леонидович Псарёв, его вся Москва знает, вы не слышали, нет? У меня просто депрессия, бессонница такая бывает, знаете, я так нервничаю… – Ах ты, бедняжка, я щас прям обрыдаюсь вся… – У Жучки стучало в висках, но она сдерживалась изо всех сил, цедя слова как можно спокойнее. – Поподробнее давай, мне интересно всё услышать, только не о твоей тяжёлой жизни, а про то, как ты Серёгу травил. – Я не травил! – снова оскорблено вскинулся продюсер. – Я же говорю – я просто хотел, чтобы он стал… покладистее, не был таким… глупым. Таким дерзким. И всего-то пару таблеток в его бутылку с водой, здесь, в студии… ну или в кофе… – Пару? – Ну может быть, и больше… – забормотал Орлов, – иногда... они же такие маленькие… так быстро растворяются… только не бейте! – Если я начну бить, то уже не остановлюсь, – честно призналась Жучка посеревшему под модным загаром продюсеру. – Поэтому говори давай, не останавливайся, не отвлекайся… Фе-едя. И сколько же это всё продолжалось? – Н-не помню. Нет, правда! Месяц, наверное… или полтора… – С начала октября, так? А что произошло в сентябре? – Н-ничего особенного… мы… я… – он со всхлипом втянул в себя воздух. – Для чего тебе понадобилось, чтоб Серёга стал покладистым? Альбом?.. Нет, погоди! – Она вскинула руку, и Орлов опять шарахнулся в угол дивана, откуда было привстал. – Ах ты ж, гнида… В её голове наконец всё встало на свои места, и она даже вздохнула с облегчением. – И как я раньше не догадалась, Хивря простодырая, сельпо неотёсанное… Ты ж его трахнуть захотел, Элтон Джон недоделанный! – Не смейте меня оскорблять! – У продюсера дрожали губы и руки. – Я человек творческий, я… – Это был комплимент, – пояснила Жучка почти ласково, сжав кулаки так, что ногти врезались в ладони. – Ты человек творческий, ты захотел Серёгу, а он что? Не понял своего счастья? – Да! – вызывающе бросил Орлов. – Он посмел меня ударить… неблагодарный маленький паршивец! Весь этот мир против нас… я думал, он тоже творческая натура, он же такой талантливый мальчик, он всё правильно поймёт… – И радостно подставит тебе задницу?.. Ну чего ты морщишься, я-то совсем не тонкая натура… – Жучка тяжело усмехнулась, хотя в глазах темнело от бешенства. – Знаешь что, Федя… я не гомофоб и вообще никакой не фоб, и всё про этот грёбаный мир знаю. Но мудаков надо учить. Всех я научить не могу, но тебя вот точно выучу. Может, что и усвоишь. – Не надо! – проскулил продюсер, уставившись на неё, как суслик на кобру. – Надо, Федя, надо, – отозвалась она хладнокровно. – Хотя не хочется мне об тебя руки марать. Только не прибить. Не покалечить. И не испортить диктофон, если этот мудак всё-таки станет отбиваться. Но Орлов даже не пытался отбиваться, и наконец, сплюнув на ковёр, Жучка гадливо пихнула его, тихо скулившего, в сторону небольшой двери в углу кабинета: – Там же небось санузел у тебя, так? Иди, подмойся и умойся… чмо. И вот ещё что… Орлов смотрел на неё так затравленно и покорно, что она опять сплюнула, всерьёз опасаясь, что её сейчас всё-таки вывернет от омерзения. – Узнаю, что ты про меня протрепался, ну или, не дай тебе Бог, заяву в ментовку наваял – приду и оторву всё, что выступает больше, чем на пять сантиметров. А у тебя больше и не выступает. Уяснил, Фе-едя? А врач этот твой… Псарёв Иван Леонидович… пусть тебя получше лечит, ты же на всю голову больной… Продюсер лишь часто-часто закивал.
* * * Из студии Жучка вышла беспрепятственно – значит, Орлов действительно всё уяснил. «Хонда» вывернула со стоянки ей навстречу – у Ольги Васильевны, видимо, тоже не хватало терпения ждать, и Жучка прыгнула в машину чуть ли не на ходу. – Что? – тревожно спросила Ольга Васильевна. – Всё, – устало выдохнула Жучка. Её начало знобить, да и чувствовала она себя так мерзопакостно, будто это её саму сейчас избили. Тоже хотелось немедленно встать под горячий душ и долго-долго стоять, запрокинув голову. – Стопорните где-нибудь подальше, послушаем, как записалось. Диктофон не подвёл, слышимость была идеальной – вплоть до вздоха. – Прямо как в студии… – через силу усмехнулась Жучка, нажимая на кнопку «Стоп». – Не надо вам дальше слушать. Ольга Васильевна была бледнее полотна, и даже губы у неё стали до синевы белыми. – Этот… хоть жив? – еле выговорила она, глядя на Жучку очень тёмными глазами. – Что ему станется? – скривилась Жучка презрительно. – Ему, кажется, даже понравилось, извращуге. Не демон зла, а просто куча навоза. Шоу-биз грёбаный, только дерьмо и всплывает… Ольга Васильевна, вы чего?! Женщина откинула голову на спинку сиденья и закрыла глаза. – Ольга Васильевна!! – Жучку затрясло от страха. – Что?! Сердце?. – Подожди, Варя… Со мной всё в порядке… – прошептала та, не открывая глаз. – Вернее, всё не в порядке. Что же я за мать, если не увидела… если не поверила, не помогла… Молчи, Варя. Пожалуйста. Я знаю всё, что ты мне можешь сказать. Они молчали долго. Мимо летело скоростное шоссе, из чебуречной рядом с «карманом», где стояла их машина, неслись залихватские восточные напевы, завывала зурна, били барабаны. – Ладно, – будто очнувшись, решительно произнесла Ольга Васильевна. – Рвать на себе волосы и вопить, что я преступная мать… – она горько усмехнулась, – это пошло и глупо. И поздно. Надо дело делать. Илью подставил кто-то из тех, кому он доверял. Серёжа пришёл к этому мерзавцу Орлову, потому что кто-то нам его посоветовал. Всё решают связи, но иногда это слишком грязные связи… Ты сказала, что Орлов получил свой урок… и это справедливо. Ну, а я получила свой. Едем к Серёже. Жучка так и подскочила. – Пусть Максим Максимович сам прослушает эту запись и что-нибудь посоветует, – продолжала женщина, включая зажигание. – Но, вне зависимости от его советов, Серёжа сегодня же должен быть дома. – Если он захочет, – тихо промолвила Жучка, и Ольга Васильевна вздрогнула. – Да. Если он захочет. – Она взяла мобильник с подставки и набрала номер: – Андрей? Я должна тебе кое-что рассказать… Жучка тоже откинулась на сиденье, закрыв глаза. Ей не хотелось слышать этот разговор, но она слышала. И сделала для себя пометку в том уголке мозга, который она мысленно называла ежедневником – самой всё обсудить с Королём, и как можно быстрее. Страусы – вон, в зоопарке. – Варя… – сказала Ольга Васильевна, пряча мобильник и выводя машину из «кармана» на шоссе. – У тебя же есть Серёжины песни в плейере? Включи, пожалуйста. И всю долгую дорогу до клиники они слушали Серёгин хрипловатый звенящий голос:
Чувства, недостойные стихов. Тлеет полутьма на тихой кухне. Я один перебираю буквы, Чтобы бросить их в твоих богов. Через эти нормы все прошли, Даже если ночь приходит рано, Варится сама в своём обмане, В рот суёт мне голые нули. Манит непростительная боль, И желанье снова всё испортить, И с закономерностями спорит Друг мой – второсортный алкоголь. Быстры, но расхлябаны шаги, Хочется опять казаться чистым. Сердце, прячась в маске хоккеиста, Повторяет мне, что все враги. Чувства, недостойные стихов. Смутно право на существованье, Но нельзя принять за наказанье Вдохновенье этих честных слов. И никак раскрыть уже нельзя Все свои желания и память, Можно только понадёжней спрятать Полные смятения глаза. * * * Максим Максимович сперва молча выслушал Ольгу Васильевну, а потом так же молча – диктофонную запись. До конца. – Остаётся констатировать тот факт, – сказал он, когда все звуки, доносившиеся из диктофона, затихли, – что я оказался неправ. Наверное, в первый раз за всю свою практику. И я этому рад. – Он легко поднялся из своего кресла. – Вы хотите забрать Серёжу домой, я полагаю? Но… должен вас сразу предупредить, что он… – Что он может отказаться? – перебила врача Ольга Васильевна. – Я понимаю. Это его право. Серёга возник на пороге, и Жучка перестала дышать. Он небрежно прислонился худым плечом к дверному косяку, словно не собирался заходить в кабинет. И, наверное, действительно не собирался. Тонкое лицо его было совершенно бесстрастным. – Поедем домой? – спокойно спросила Ольга Васильевна, неотрывно глядя на него. – А то не успеем до пробок. Он только вздёрнул бровь и вопросительно покосился на доктора. На Жучку он даже не посмотрел. – Твоя девушка съездила к твоему продюсеру, – просто пояснил Максим Максимович, – и он… дал ей исчерпывающие объяснения по поводу твоего состояния. Твоя мама предоставила мне диктофонную запись этой… беседы. Собственно, тебе уже не нужна терапия в стационаре, и ты вполне можешь ехать домой. Серёга уставился себе под ноги, а когда поднял голову, чётко произнёс всего четыре слова, от которых Жучку бросило в жар: – Это не моя девушка.
10 * * * В машине на пути в Бибирево они молчали – все трое. Серёга сидел сзади, Жучка – рядом с Ольгой Васильевной, глядя прямо перед собой – на дорогу. У дома Ольга Васильевна затормозила и повернулась к Серёге, положив руку Жучке на плечо: – Послушайте меня оба. Я оставляю вас в бабушкиной квартире, а сама пока поживу на даче. Навещу отца, адвокатов, следователя и буду вплотную разбираться в отцовских делах. Надеюсь, что справлюсь. И надеюсь, что вы… справитесь тоже. Варя, я оформила тебе временную регистрацию, справка на тумбочке в прихожей, носи её всегда с собой. Деньги на твоей карточке есть. Помолчи, пожалуйста, я их оттуда снимать не собираюсь. На твоей карте, Серёжа, тоже есть деньги. Теперь вот что… – Она запнулась. Серёгин взгляд был непроницаем. – Серёжа… – заговорила Ольга Васильевна вновь. – Я не буду каяться перед тобой. И ты, и я знаем, что я виновата. Прежде всего в том, что вела себя, как… гусыня, вдруг высидевшая лебедя. Я совсем не понимала тебя. Наверное, и сейчас не понимаю. Но я буду стараться и хочу, чтобы старался ты. Всё. – Она глубоко вздохнула и мимолётно улыбнулась. – Я позвоню. – Там на даче же… надо дровами топить… это отец всегда рубил… а ты как же? – неожиданно подал голос Серёга, и Жучка почувствовала, как к глазам и к горлу подступает что-то горячее. Ольга Васильевна помолчала, потом тихо ответила: – Дядю Мишу попрошу, он не откажет. – А Песец там? – снова спросил Серёга, и Жучка так и подскочила: – Песец?! – Ну да, – пожала плечами Ольга Васильевна, – слон такой вымахал слонячий. Дядя Миша с ним возится, любит его, дурачка… Ну, вы идите, а я поехала. Вот ключи, Серёжа. Серёга неловко взял у неё брякнувшую связку ключей со смешным брелком-собачкой, свою сумку и, не оглядываясь, молча вылез из машины. * * * Подымаясь по лестнице, они оба опять молчали. И на площадке перед дверью, когда Серёга никак не мог попасть нужным ключом в нужный замок. И в коридоре, когда зажёгся свет, и он с невольным любопытством завертел головой, наверно, вообще впервые в жизни попав в эту квартиру. Жучка кивком головы указала ему на большую комнату и еле выдавила: – Тебе туда. Есть будешь? Мыться? Сначала ей казалось, что он даже не ответит, но он ответил: – Ел уже сегодня. И мылся. В санатории у Максима. Лучше б не спрашивала. Лучше б не отвечал. Подхватив с пола сумку, он направился туда, куда она показала, и вскоре там бодро заорал телевизор. Жучка захлопнула за собой дверь маленькой комнаты и с наслаждением стянула с себя фирменные шмотки, мятые и грязные. На колготках поехала «стрелка». Накинув махровый халат Ольги Васильевны, она нашарила в чемодане спортивный костюм и отправилась в крошечную ванную, где, как и мечтала давеча, долго стояла под бьющими в лицо горячими струями. Потом она медленно, как больная старуха, выбралась из ванны, оделась, застегнув до горла «молнию» куртки, и поплелась к себе. Её бил озноб. Она плюхнулась на неразобранный диван, рядом с неубранным барахлом и долго лежала в темноте. Перед глазами маячило жалкая и злобная физиономия Орлова, в ушах всё ещё звучали слова диктофонной записи – собственный голос. …Мудаков надо учить… Жучка поглядела на ноющие суставы пальцев, и её вновь передёрнуло. Телевизор за стеной всё ещё бодро орал – судя по ору, транслировался хоккейный матч. «Амур» обыгрывал «СКА» со счётом семь – три, и хабаровские болельщики вопили нечеловеческими голосами от радости. Слышимость была, блин, как в картонной коробке. Внезапно вспыхнув от злости, Жучка изо всей силы врезала в стену кулаком. В коридорчике послышались быстрые шаги, зажёгся свет, дверь распахнулась, и Серёга вновь небрежно подпёр плечом косяк. Он был в желтой футболке и продранных на коленях, обтрёпанных джинсах. Руки скрещены на груди, глаза издевательски сощурены: – Никак звала, Ко-ро-ле-ва? Чёрт, до чего же братцы Королёвы были иногда похожи, гады… – Никак не звала! – гаркнула Жучка, срываясь с дивана. – Шарманку свою потише сделай! Она встала напротив него, лицом к лицу, глаза в глаза. – Да-а? – нагло протянул Серёга, не отступив ни на шаг – таким она его никогда не видела. – А я думал, зовёшь меня, чтобы не скучать… ну или чтобы я не скучал… Развлечься, в общем. Что-о?! Захлебнувшись яростью, Жучка с размаху влепила ему такую затрещину, что у того аж зубы лязгнули, и голова мотнулась, впечатавшись затылком в косяк. Замахнулась ещё раз… и дёрнулась, когда Серёга вдруг перехватил её запястье – так крепко, что сразу и не высвободиться. Да что же это за..! – Пус-сти! – прошипела она, пытаясь выдернуть руку из его цепкой хватки. Они так и мерили друг друга взглядами, она – изумлённым и яростным, он – насмешливым, когда Жучка, к своему ужасу, ощутила, как пол уходит у неё из-под ног. Сказался весь этот бесконечный бешеный день… да и все предыдущие выматывающие дни и ночи. Она почувствовала, как Серёга подхватывает её, и опять попыталась вырваться. – Перестань, Варь, – очень тихо проговорил он, осторожно опуская её на диван и присаживаясь рядом – прямо на пол. – Ты же устала… принцесса на белом коне… Она опять вскинулась было, но Серёга только засмеялся, всё ещё сжимая её запястье. А потом поднёс её руку к губам и поцеловал – туда, где под кожей лихорадочно бился пульс. Онемев, задохнувшись, совсем растерявшись, она видела только, как в полосе света, падавшего из коридора, блестят его глаза, совершенно родные, совершенно Серёгины… и наконец, стиснув зубы и зажмурившись, крепко-накрепко обхватила его сразу руками и ногами, повиснув на нём, как обезьянка, сползая с дивана к нему на пол. Они долго сидели в полутьме, не в силах выговорить ни слова, не в силах оторваться друг от друга, будто двое заблудившихся в дремучей чаще детей. – Гензель и Гретель, – пробормотал Серёга, и Жучка даже не удивилась тому, что он озвучил промелькнувшую у неё мысль. Только так и должно было быть. Она осторожно, будто узнавая, провела ладонью по его руке – от твёрдого плеча до длинных пальцев, и вдруг её так и передёрнуло – даже в темноте были видны чёрные кровоподтёки в сгибе его локтя. – Ерунда, не обращай внимания, – извиняющимся голосом сказал Серёга, пытаясь отдёрнуть руку. – Это от капельниц… заживает уже. Я б рубашку надел, у неё рукава длинные, но я её почему-то в сумке не нашёл… – Ты идиот, ну почему ты сразу никому ничего не сказал?! – выдохнула она, чувствуя, как от слепой чёрной ярости перехватывает горло и темнеет в глазах. Оказаться бы сейчас рядом с тем мудаком… – Тогда, ещё в сентябре! – А кто бы мне поверил, да никто, – отозвался Серёга не сразу. – Фёдор ведь протеже каких-то там папиных друзей, круче только яйца, выше только звёзды, он «Хандру» раскрутил, и у него на «Муз-ТВ» свой проект. – Я б поверила, дурак! – заорала Жучка, стискивая его шею. – И что бы я тебе сказал? Спаси меня, детка, злой дядька-продюсер меня домогается? Не смеши мои подковы. – Тоже мне, конь Юлий, дурной на всю голову… – остывая, проворчала Жучка и с наслаждением зарылась лбом ему в плечо. – Подко-овы у него… – Я его и сам как надо отметелил. Немногим хуже тебя, наверное, – хмыкнул Серёга, утыкаясь подбородком в её взлохмаченную макушку. – Не надо мне было только возвращаться потом. Он приезжал, просил, извинялся… Дурак я, что поверил. Ну и пацанов не хотел подводить. – Слушай, Серый, – задумчиво спросила Жучка, – а ты когда успел таким лосярой вымахать, а? – Летом, наверно. Всё лето в качалку ходил, ещё с весны начал, – рассеянно объяснил Серёга. – Я тебе хотел сюрприз сделать. Думал – ты вот сильная, а я кто? Дохляк. Хочу как ты. Ну и не бросал, хотя тяжело сначала было. Потом втянулся, даже понравилось. – Ты обо мне думал?! – задохнулась она. – Вот дурочка, – серьёзно сказал Серёга, ероша её спутанные волосы. – Ни на секунду не забывал. И это не метафора. Ни на секунду. Знаешь, что такое метафора, ты, девочка-боксёр? Боксёрша – ведь нет такого слова, да? Боксёрка? Жучка опять обхватила его за шею, пряча лицо у него на груди. – Издеваешься, да? – отозвалась она вздрагивающим голосом. – Скажи лучше, самый умный, а ты когда сообразил, что твой злой дядька-продюсер тебя дрянью пичкал? – У Максима и сообразил, в клинике, – спокойно ответил Серёга. – Но там бы мне точно никто не поверил. Сперва очень страшно было, когда понять не мог, откуда такое… Всё, думал, с ума схожу. У Пушкина, помнишь: «Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох и сума», вот это верно очень. Я несколько ночей не спал, притворялся только, чтоб не кололи лишний раз. Всё лежал и думал, думал. А потом сообразил. Знаешь, я как будто горел, когда мне всё это мерещилось. Горел изнутри. Не в силах больше этого слышать, Жучка зажала ему рот чем могла. Губами. И замерла. Его губы были не похожи ни на чьи – и знакомы, как свои собственные. Их вкуса, их нежности и требовательности она никогда не знала… и знала всегда. Она целовалась с парнями, она хотела, брала и отдавала. Сейчас она поняла, что ничего этого в её жизни просто не было. Ничего и никого. Даже Короля.
11 Всё происходило впервые – здесь, и сейчас, и с ним, и она совершенно забыла, что и как нужно делать. Она… вот же чёрт… даже покраснела до ушей, когда его пальцы бережно расстегнули на ней куртку и задрали майку, и она схватила его за руку, бессвязно бормоча: «Подожди, стой…». Но тогда вместо пальцев к её груди прильнули его губы, и она, бессильно обмякнув, смогла только застонать, ещё и ещё, выдыхая его имя, зарываясь руками в его волосы, исступлённо гладя по плечам. В мозгу билось: «Наконец-то, наконец-то», и всё происходившее было таким нужным и таким верным, что она просто не понимала, как могла жить без этого раньше и даже считать, что живёт. Да она вообще не жила! – Я без тебя и не жил даже, – его шёпот обжёг ей висок, и она опять не удивилась – а как же иначе? А потом она только стонала и всхлипывала, то приникая к нему, то отрываясь, вскидываясь навстречу и падая навзничь, вцепляясь ногтями в его взмокшую спину и целуя, целуя… Было больно. Было сладко. Было горячо и горько, и с последним рывком, с последним хриплым вскриком наконец прорвались слёзы. Серёга водил по её щекам ладонью, осторожно стирая их и шепча: «Всё, всё…», а она могла только вздрагивать в его руках и прижимать его к себе изо всех сил, чтобы он оставался с ней и в ней. А потом она сразу уснула.
А проснувшись, сперва испугалась, что всё это было во сне, и вскинулась, невидяще глядя перед собой – но его ладонь легла ей на затылок, и она блаженно зажмурилась, окунувшись в его знакомое тепло. – Привет, принцесса на белом коне… ничего, что титул теперь пониже? – прошептал Серёга, касаясь губами её шеи. – Привет… самое то, только коня вот нету, – откликнулась она, вздрагивая от удовольствия. – Как нету, а Юлий? – Какой ещё Ю… тьфу ты, вот трепло… – Я не трепло, я интроверт, очень молчаливый, и ранимый, и даже застенчивый... – Он обиженно захлопал глазами. – И в каком же месте, интересно, ты застенчивый? – В этом вот точно нет. Ох… – Да я уж поняла… Они шептались, смеялись, щекотали друг друга, как маленькие, а потом опять только стонали и вскрикивали, и, снова вместе, поплыли в сон, пока Жучка, очнувшись, вдруг не спросила: – Серый, а что теперь? И он, не уточняя, ответил сразу: – Я разбил свою гитару, Варь. – Я знаю… – она судорожно вздохнула, сжав его ладонь. – Мне Махно рассказал. – Ты нашла Пашку? Где? – В технаре, через сайт… неважно. Расскажи мне… Про гитару. – Я её разбил, потому что мне тогда померещилось, что… тоже неважно. И теперь ко мне больше не приходят песни. Жучка рывком повернулась и села. Внутри у неё всё заледенело, и она могла только смотреть на Серёгу, не в силах сказать ни слова. Голос у того был совершенно спокойным и очень тихим, и взгляд из-под длинных ресниц тоже был совсем спокойным: – Просто строки крутятся в голове, обрывками – и всё. Музыки больше нет. Песни ушли. – Серый! – крикнула она надорванно. – Они же вернутся! Ты же не можешь… – Она осеклась. – Без них? – легко проговорил он недоговоренное. – Могу. Я без тебя не могу. Она неистово замотала головой: – Они ж для тебя… песни для тебя – всё! Серёга поймал её за руку и потянул на себя: – Ты – моё всё. – Нет, нет, – твердила она, не слушая, упершись ему в грудь, – это от той отравы и от лекарств больничных… Блядь, я щас пойду и урою этого козла! Пусти! – Ш-ш-ш… Тихо, принцесса. – Давай пойдём и купим другую гитару, – сбивчиво выпалила она, хватая его за плечи, – такую же, как была. Давай! Ты будешь… – Нет, – прервал он твёрдо. – Не буду. Варь, я пока… не хочу. Потом. Ты, наверно, права, это пройдёт… – Конечно, права! – горячо подхватила Жучка, вскакивая. – Вот увидишь! Серёга смотрел на неё снизу вверх, непонятно улыбаясь, и сердце у неё больно повернулось в груди. Она могла драться за него с любым противником… со всем миром. Но сейчас своим противником был он сам. И она ничего не могла с этим поделать. Только стиснуть зубы и ждать.
* * * Эти несколько дней, проведённых ими в крохотной квартирке Серёгиной бабушки, стали для Жучки самыми счастливыми в жизни. И самыми болезненными. Они с Серёгой почти не отрывались друг от друга, как сиамские близнецы, и хохотали по этому поводу. Они спали, переплетясь руками и ногами, мылись одной мочалкой, не умещаясь в ванне и опять же хохоча из-за этого… и даже ели одной вилкой из одной тарелки. Серёга порывался готовить сам и спалил до углей пару яичниц, да и Жучка как-то угробила целую сковороду котлет, потому что, поставив её на плиту, слишком надолго на Серёгу отвлеклась. Тогда они стали заказывать пиццу на дом и ели её руками из коробки, лёжа на ковре перед телевизором. Телевизор, впрочем, они почти не включали после того, как на каком-то канале в каком-то ток-шоу промелькнул Орлов, вполне себе импозантный и самоуверенный. Жучку передёрнуло, и Серёга поспешно нажал на кнопку «Off», а потом даже вилку из розетки выдернул. Вместо этого они сидели в Интернете, зависая на разных сайтах, в социальных сетях. Жучка с удивлением и некоторой обидой обнаружила, что у Серёги, оказывается, есть аккаунт в Живом Журнале, где он размещал свои стихи и песни, а также несколько тысяч читателей. Она обвиняюще ткнула в него пальцем, заявив: «Темнила хренов!» и долго дулась – минут пять, до тех пор, пока он не начал её щекотать. Страница в Живом Журнале, впрочем, не обновлялась с лета, и Серёга заявил, что возобновлять её не хочет. Зато он часто читал ей наизусть чужие стихи. Он сказал, что стихи предназначены именно для того, чтобы их читали вслух, на бумаге – это совсем не то, и Жучка уходила в сон под Баратынского, Лермонтова или Лорку. Ольга Васильевна позвонила им на другой день после их вселения в бибиревскую квартиру и попросила, чтобы они теперь звонили ей сами в определённое время, дипломатично обосновав это: «Так будет удобней» вместо «Не хочу вам мешать». Поэтому они созванивались по вечерам. В первый же вечер Серёга выхватил у Жучки мобильник и решительно заявил: – Мам, я тебе тогда не сказал, а сейчас говорю – ты никакая не гусыня! А я никакой не лебедь. Вот ещё! Он чуть отнял трубку от уха, и Жучка услышала тихий смех Ольги Васильевны: – А кто же я? А ты? – Ты орлица! – так же решительно провозгласил Серёга. – Ну или львица! А я… а я… – Жираф? – с готовностью подсказала Жучка, хотя у неё сразу защипало в глазах и в носу – вот кто сентиментальная гусыня! – Прости, мам, я тебе через минутку перезвоню, – быстро сказал Серёга и, отложив телефон, повернулся к Жучке со зловещей ухмылкой. – Жираф, значит?.. Перезвонили они через полчаса. Дела Ильи Александровича Ольга Васильевна решительно отказалась обсуждать по телефону, сразу сказав: «Это не телефонный разговор», когда Серёга спросил об отце. Из чего Жучка сделала вывод – что-то происходит. В Интернете о предпринимателе Королёве писали крайне невнятно и скупо, что тоже наводило на определённые размышления. Надо было позвонить Королю и всё это обсудить, но Жучка без конца откладывала это на завтра. Девочка-страус. И её сиамский близнец – мальчик-жираф. Весь вечер на ковре, как она объявила Серёге во время вечернего поедания пиццы. Тот поперхнулся и заржал почище коня Юлия. В общем, всё было так, как она и мечтать не смела, но все счастливые минуты рвались в клочья, когда Жучка видела, как Серёга иногда замирает, глядя перед собой. Внутрь себя. Как его пальцы сжимаются, словно держа гриф гитары. А потом беспомощно разжимаются и опускаются. Иногда, думая, что она спит, Серёга включал её плейер и слушал, сосредоточенно наморщив лоб. Однажды, всё-таки поймав её тревожный взгляд, он виновато улыбнулся и, снимая наушники, пробормотал: – Я ни одной песни не узнал. Как будто не мои. И, увидев, как она закусила губы, притянул её к себе. Ещё он не хотел выходить из дома. Вообще. Наотрез отказывался, когда она предлагала: – Нам что, плохо вдвоём? Было хорошо, очень, но… Но было в этом что-то такое больное, что однажды Жучка не выдержала, сорвалась и заорала, как оглашенная: – Гулять! Серёга иронически вздёрнул бровь: – А где же тогда поводок? Ошейник? Но, поглядев ей в лицо, вздохнул, буркнул: «Прости», и отправился искать джинсы. Снаружи выпал снег, щедро засыпав дворовую помойку, отходы собачьей и человечьей жизнедеятельности и убогие лысые кустики, напомнив, что скоро Новогодье. Жучка скатала снежок и исподтишка запустила Серёге в спину. Но он на провокацию не поддался. Худое лицо его было замкнутым, губы плотно сжаты. У неё ёкнуло в груди, и она чуть было не сказала: «Ладно, чёрт с ним со всем, пошли домой», но вместо этого крепко взяла его за локоть, и они отправились вдоль по заснеженной обледенелой улице, названия которой даже не знали.
12 «Гензель и Гретель», – вспомнила Жучка, суя Серёге в карман замёрзшую руку, и он тут же переплёл её пальцы со своими. Они дошли до конца квартала. Прохожих почти не было. Серёга запрокинул голову к темнеющему небу, ловя губами редкие снежинки. Мимо пронеслась ватага детей, волоча за собой разбитые санки и толстого рыжего щенка на поводке. Жучка поглядела на Серёгу, и оба заулыбались. Из кафе на углу неслась разухабистая музыка. Какая-то цыганщина. На крыльце курили трое парней – один из них был в строгом чёрном костюме и галстуке-бабочке, который, впрочем, уже съехал набок и забавно торчал. Дверь кафе распахнулась, выпустив наружу особо громкий аккорд, взрыв хохота и раскрасневшуюся девчонку в белоснежном пышном платье, не скрывавшем, однако, явной беременности. – Серёжа! – звонко крикнула девчонка, и Серёга оторопело моргнул. – Ну ты где? Меня сейчас красть будут! – Я вот им украду! – грозно пообещал жених и, схватив невесту в охапку, прикрывая её полой пиджака, ринулся внутрь. – Свадьба… – непонятным голосом сказал Серёга, смотря им вслед. – Давай зайдём туда, погреемся, – решительно предложила Жучка, тронув его за рукав. – Да там же всё занято… – вяло отмахнулся он, но потом, помедлив, повернулся к ней и заглянул в лицо: – Ты что, замёрзла? – Ага! – поспешно согласилась она. Он вздохнул: – Ну пошли тогда… В кафе было людно, шумно, пьяно и весело. В общем галдеже никто не обратил на них никакого внимания. Замотанная официантка собирала со столов грязную посуду. В углу маленького банкетного зала стоял синтезатор, на котором упоенно бренчала девчушка в облегающем блестящем платье, успевая при этом ещё и петь. Ей так же упоенно вторил черноволосый смуглый парень с гитарой наперевес. – Я московский озорной гуляка, По всему Тверскому околотку В переулках каждая собака Знает мою лёгкую походку. Каждая задрипанная лошадь Головой кивает мне при встрече, Для зверей приятель я хороший, Каждый стих мой душу зверя лечит… – О! Есенин! – изумлённо выдохнул Серёга Жучке, наклоняясь к её уху. – В таком месте. Здорово… – Вообще-то это поёт группа «Дилижанс»! – крикнула она в ответ и махнула рукой, увидев, как он недоумённо заморгал. Какая-то толстая тётка в лиловой кофте с люрексом и слишком короткой и узкой юбке, открывавшей лайкровые коленки, затащила их в хоровод, выплясывывший вокруг жениха и невесты, и они подчинились даже без сопротивления. Эта слишком громкая бесшабашная музыка, наверняка резавшая Серёге уши, разожгла в крови у Жучки первобытно-весёлое пламя, отчаянный лихой азарт, так похожий на боевой. Серёга растерянно улыбался, и, поглядев в его ошеломлённое лицо, она вдруг засмеялась: – Что, музыкант, обалдел? Слушай-слушай! Вот это настоящий драйв! Этот драйв кипятком бурлил в ней, когда она проталкивалась сквозь пляшущую толпу к девчонке у синтезатора: – Сестрёнка, тебя как зовут? Света? Свет, «Да-люду» знаешь? Сыграй, я спою! И ты, бро! – она повернулась к смуглому пареньку, и тот расплылся в белозубой ухмылке, привыкший, видимо, к причудам поддатых гостей. Жучка сбросила на чей-то стул свою куртку и стиснула в руке микрофон, видя перед собой только Серёгины округлившиеся глаза: – Ты вошёл, а я лежала, Ты спросил, а я дала, Не подумайте плохого – Авторучку со стола! Ой, да-люда, люда-ля, раздалюда-люда-ля, Раздалюда-люда-ля, раздалюда-люда-ля… Её несло цветным и гулким, сумасшедшим вихрем, вокруг свистели и хлопали, а Серёга захохотал, закинув голову. – Ой, цветочек, мой цветок, Мой цветочек аленький, Лучше маленький стоячий, Чем большой да вяленький! Ой, да-люда, люда-ля, раздалюда-люда-ля, Раздалюда-люда-ля, раздалюда-люда-ля… Кто-то выскочил в середину круга и отплясывал там, как заводной, но она по-прежнему видела только Серёгу. – А невеста хороша, А невеста вишня, За кого она хотела, За того и вышла… Ой, да-люда, люда-ля, раздалюда-люда-ля, Раздалюда-люда-ля, раздалюда-люда-ля… Ой, да-нэнэ, ой, да-нэнэ… Когда отгремело последнее «да-нэнэ», Жучка, с трудом переводя дыхание и безостановочно смеясь, отпихнула какого-то усатого дядьку, подлезшего к ней с поцелуями, поспешно поискала глазами Серёгу, не нашла и обмерла. А когда всё-таки увидела его, то почувствовала, что у неё подкашиваются ноги. Стало страшно – до звона в ушах, до холода в пальцах. Серёга стоял возле чернявого паренька-музыканта и что-то втолковывал ему, смущённо улыбаясь. Жучка расслышала только: «Вы отдохните пока, ага?» Отдохните?! – Серый! – отчаянно закричала она, не веря своим ушам и глазам. Серёга обернулся к ней, блестя шальной и нежной усмешкой, и Жучка разом вспомнила, как впервые встретила его, тогда совсем ещё пацана, на пороге в доме Королёвых. – Серый! – снова вскрикнула она, и тут кто-то нерешительно тронул её за плечо. Резко обернувшись, она увидела удивлённые голубые глаза беременной девочки-невесты: – Чего ты? Пусть споёт. Даже если он и не очень умеет, ничего… Жучка поперхнулась неожиданным смешком: «Не умеет?!»… и замолкла, глядя, как Серёгины пальцы уверенно сжали гриф чужой гитары. Пальцы другой руки легли на струны, и он с улыбкой сказал в микрофон: – Хочу поздравить жениха и невесту. Да здравствует любовь! Все опять засвистели, затопали, захлопали. А потом упала тишина – когда снова возник Серёгин голос: – Иди через лес Иди через ягоды, сосновые иголки К радуге на сердце Я пойду за тобой, я буду искать тебя всюду До самой до смерти Нам сказали то, что мы одни на этой земле, Мы поверили бы им, Но мы услышали выстрел в той башне Я хотел бы, чтобы это тело пело еще, Но озера в глазах Замерзают так быстро, мне страшно ... Свяжи все мои нити узелком Время поездов ушло по рельсам пешком Время кораблей легло на дно и только волны, Только волны над нами, только ветер и тростник Все, что я хотел узнать, я вызнал из книг Все, что я хотел сказать - не передать словами Не высказать мне это чудо из чудес Знаешь, я хотел уйти с тобою сквозь лес, Но что-то держит меня в этом городе, на этом проспекте Я хотел бы, чтобы тело твое пело еще И я буду искать тебя всюду до самой, до смерти Сколько дорог ведет из дома домой – Об этом лишь Бог весть Сколько камней легло вокруг нас И вот опять кольцо Я много курю, но сквозь сиреневый дым Я вижу мир как он есть Иногда я вижу твое лицо… Жучка очнулась только, когда поняла, что девочка-невеста держит её за плечи, тревожно заглядывая в залитое слезами лицо такими же мокрыми глазами.
* * * Из кафе они с Серёгой вывалились уже к полуночи, хмельные без вина, Серёга – совершенно охрипший, а Жучка – с почти отвалившимися на фиг от бешеной пляски ногами. Гости махали им вслед с крыльца, что-то крича, и они оборачивались и махали в ответ. Они ничего не говорили друг другу, только хохотали, неистово целуясь обветрившимися губами. Серёга бережно прижимал к себе одной рукой – Жучку, а другой рукой – гитару, которую ему насильно всучил паренёк из кафе – Антон. Серёга неловко отнекивался, но Антон твёрдо сказал – мол, когда купишь другую, эту вернёшь. На том и порешили. На свой четвёртый этаж они карабкались, так же хохоча, пока на пятом этаже не распахнулась дверь, и скрипучий старушечий голос, разнёсшись по всему подъезду, не проверещал нечто возмущённое. Тогда они зажали друг другу рты ладонями и зашлись смехом, только когда с грохотом ввалились в свою квартиру. – Серый! – сказала вдруг Жучка, обрывая смех и хватая его за руку. – Надо позвонить Королю! Вот прямо сейчас! Он аккуратно отставил гитару в сторону и, очень серьёзно глядя Жучке в глаза, взял её лицо в ладони: – Я давно хочу. Я скучаю. Но… ведь тебе будет больно его видеть. И ему – нас. И этой… его девушке. Она же там, наверное… с ним. Про Маршу Жучка рассказала ему давно. – А ты как же? – спросила она тихо. – Ты только про нас, а сам? Ты не будешь ревновать? Не будешь… – Она запнулась на секунду, но всё-таки озвучила то, что частенько крутилось в голове: – Не будешь думать, что ты меня из-под него взял? Серёга озадаченно похлопал своими девчачьими ресницами и вдруг расплылся в дразнящей ухмылке: – Из-под него? Да прям! Тогда уж – с него. Чтоб ты – да не сверху? Она открыла рот от неожиданности, не зная, то ли расхохотаться, то ли врезать ему по зубам, и зашипела: – Пошляк ты! Обнаглел! А ещё поэт… Уворачиваясь от заслуженной кары, он выдохнул: – Для девочки, которая поёт в забегаловках похабные частушки… ой!.. ты удивительно щепетильна… Ой! И это не пошлость… ой! Это констатация фака… то есть факта, факта, я оговорился!!! Не убивай меня, Василиса Ужа… Прекрасная, я тебе ещё пригожусь! Повалив его на пол, Жучка победно уселась ему на тощий живот, и Серёга сквозь хохот торжествующе проорал: – Вот! Я же говорю! Наклонившись, она зажала ему рот поцелуем. А когда они оба отдышались, сказала только: – Давай позвоним по скайпу. Сейчас. – А по времени там что? – озабоченно спросил Серёга, шмыгнув носом. – Минус двенадцать часов, – отозвалась Жучка задумчиво, и они оба одновременно посмотрел на допотопные ходики, исправно тикавшие на стене в коридорчике. – Сегодня ж воскресенье. Дрыхнет небось ещё. Дрыхнут то есть… – Разбудим, – сказал Серёга, злорадно скалясь. – Где моя мобила? Скажу ему, чтоб в скайп вышел, если он оффлайн.
* * * Сперва всем и правда было очень неловко. Взлохмаченному и заспанному Королю, моргавшему густыми ресницами и то и дело отворачивавшемуся от веб-камеры. Серёге, который так упорно пялился в клавиатуру, будто искал там знакомые буквы. Жучке, поразившейся, впрочем, тому, что она смотрит на Короля, с которым провела больше двух лет, почти как на младшего брата. А Марша… Марши в комнате вообще не было, пока Жучка решительно не сказала Королю: – Давай, тащи сюда свою Покахонтас. Я же знаю, что она здесь. Где ей ещё быть? Ты небось тогда сразу к ней поехал – из аэропорта. Давай, давай. Дело есть. А она девка умная, и вообще… – Жучка ехидно ухмыльнулась, – практически член семьи. Король тоже ухмыльнулся, но звать Маршу не стал, просто поднялся, исчез из вида на пару минут, а потом вернулся, ведя за собой Маршу, не подымавшую глаз и только буркнувшую едва слышно: «Хай». Сев чуть поодаль от Короля, она опустила голову, скрывая лицо за распущенной смоляной гривой. – Ты хату, что ли, сменил? – переходя на английский и внимательно присматриваясь к обстановке комнаты, осведомилась Жучка небрежно. – Неделю назад, – коротко отозвался Король. – В общагу перешли. И я работу нашёл. – Ого… – уважительно-насмешливо протянула Жучка. – Где? – В стриптиз-клубе, – невозмутимо ответил тот. – Чего-о?! – Серёга с Жучкой так и подскочили. – Посуду там мою… – закончил Король и нагло заржал. Марша покосилась на него и тоже улыбнулась краешком плотно сжатых губ. – Сайты делаю тут одному чуваку, ничо так платит. Ерунда. Скажите лучше, что с отцом, а то от мамы не добьёшься. – Мы не больше твоего знаем, – заговорил Серёга, запинаясь, но довольно бегло. – Она на даче сейчас живёт, оттуда в город ездит каждый день, говорит, что разбирается. И знаешь… я думаю, она разберётся. – Ясно… – Король провёл пятернёй по волосам. – Что ничего не ясно. Ладно. Мама… она правда может. Подождём. Когда вы к ней поедете? – На днях собираемся, – рассудительно ответил Серёга. – Ладно. Потом скажешь, что там и как… Ты-то сам как, братишка? – Голос его чуть заметно дрогнул. – Пою, – Серёга застенчиво улыбнулся. – Опять. Я не пел вообще… давно. Не мог. А вчера… Перебивая друг друга, они с Жучкой рассказали про гитару, про кафе, про песни. Король опустил голову, потом резко вскинул, лицо его потемнело: – Слушайте, ребят… но с этим же сучарой надо что-то делать! – Я об чём! – горячо выпалила Жучка, подавшись вперёд. – Морду бить бесполезняк – уже били, и потом… – она брезгливо хмыкнула, – он, похоже, из тех, кому это только нравится, ну… садо-мазо, «золотой дождь» и всякая такая срань. Боге-ема… – Опера Пуччини, – скривился Серёга. – Я б его убила, – серьёзно проговорила Жучка, пожав плечами, – но сидеть за такое дерьмо неохота. – Я тебе дам – убила бы! – Я тебе дам – сидеть! Оба братца Королёвых рявкнули это одновременно и грозно, а потом обалдело уставились друг на друга. Жучка нервно прыснула. Марша опять скупо улыбнулась. – Не смешно, – проворчал Король, опять рассеянно ероша волосы. – В суд подать – я уже маме говорил… да не орите вы, я знаю, что бессмысленно, ни доказательств, ни...чего. Запись – не доказательство, он же от всего отопрётся, козёл. – Выложите её в Интернет, – неожиданно и твёрдо сказала Марша, вскинув голову. – Ну, эту запись. Со всеми пояснениями. У вас же есть сайт? Аккаунт в сетях? Пусть все узнают, что он… грёбаное дерьмо. Остальные онемели. – А это мысль… – медленно протянула Жучка. – Шаришь, сис. Спасибо. Марша прямо посмотрела ей в глаза, откидывая с лица завесу волос. – Только вот… – продолжала Жучка, напряжённо глянув на Серёгу. Тот враз перехватил её взгляд и легко повёл плечом: – Пускай. Ну, скажут, мол, рыбак рыбака видит издалека. Подумаешь… Меня сейчас наркоманом считают, это похуже, чем голубым начнут считать. В конце концов, Чайковский, Леонардо да Винчи, Фредди Меркьюри были геями… – Чего-о?! – обретя дар речи, заорала Жучка. – А ты не знала, что ли? Есенин вон тоже, говорят, был бисексуален, – потихоньку отодвигаясь от неё, прерывающимся от смеха голосом продолжал Серёга. – И… Жучка с размаху огрела его кулаком промеж острых лопаток: – Я тебе сейчас покажу и геев, и бисексуалов! И лесбиянок покажу! Остряк! – Правда, покажешь? – сквозь хохот выдавил Серёга, прикрываясь подушкой. – Вот здорово! – Мне нравится твой брат, – поворачиваясь к Королю, серьёзно сказала вдруг Марша, когда они отсмеялись. Теперь подскочил уже Король: – Я погляжу, мой брат всем тут нравится! Сверкнув глазами, он вылетел из комнаты, и повисла неловкая напряжённая тишина. – Он сейчас вернётся, – ровно сказала Марша. – Проветрится на балконе и вернётся. Он… – Она опять посмотрела вниз, на свои крепко сцепленные на коленях пальцы, и закончила почти шёпотом: – Внезапный. И быстро остывает. И очень сильный. И очень добрый. Хлопнула дверь, и Король возник в экранчике скайпа, чуть смущённо потирая шею. – Вообще я такой, да. И слух у меня хороший, – заявил он, устраиваясь рядом с Маршей. И вдруг негромко спросил, коснувшись её руки: – Ты меня любишь, Птица? Губы Марши дрогнули, тёмные непроницаемые глаза блеснули то ли гневом, то ли обидой. Жучка ждала, что сейчас она язвительно срежет Короля… но та, не сводя с него напряжённого взгляда, только молча кивнула. «Ты ведь мне никогда не говорила, что любишь…» – вспыхнув, вспомнила Жучка. Она не смотрела на Короля, но знала, что он тоже вспомнил. – Ладно, хватит уже… лирики, – неловко пробормотал наконец Король. – Есть у вас аккаунт в Контакте или ещё где, молодожёны вы хреновы? – У меня есть в ЖЖ… – раздумчиво отозвался Серёга. – И у группы есть официальный сайт, но он… орловский. Туда б ещё закинуть… с пояснялкой, но вот только как? – Ха! Взломать – как два пальца… – небрежно сказал Король. – Где эта запись? – Пришлём! – тряхнул головой Серёга. – Чёрт! – Жучка возбуждённо вскочила, не в силах уже сидеть на месте. – А ведь это сработает! – Да, шуму будет, только держись! – довольно сказала Король, потянувшись. – Я взломаю, он защиту поставит, я опять взломаю… Ссылок всюду накидаем. Народ протащится, движуха пойдёт! В ЖЖ в твой скинем, будешь в топе Яндекса, братишка! В общем, сыпьте всё мне на мыло, гулять так гулять, детали обговорим по ходу пьесы. Этот мудак у нас ещё попрыгает… Ладно, ну а потом вы что будете делать, ребят? Они переглянулись. – Петь могу, – легко сказало Серёга. – И буду. Хоть где, хоть в той же кафешке для начала. Там зарабатывать же можно. Антон со Светкой не откажут. Потом группу соберу опять. – Домой съездим, – подхватила Жучка. – Вернёмся, устроюсь на работу, а летом поступлю куда-нибудь. – В МГИМО? – деловито осведомился Король. – Ты ж всё-таки здесь больше года отучилась, сперва на курсах, потом в Беркли… – Да хоть куда, – отмахнулась она небрежно. – Вон в Лианозово дивный радиотехникум, там даже прикладная информатика есть, и кубков спортивных полная витрина, организую там боксёрский клуб! И будем сеять рожь-овёс, ломая плуги, опозорим колхоз, гоп-стоп-дубай, по всей округе… – Ну ты и гнать… – Король схватился за голову. – Ну ладно, Серый вечно гонит, но чтоб ты… Они опять переглянулись, все четверо. Глаза у Серёги подозрительно блестели. – Вы счастливы, ребят? – тихо спросил Король, наклоняясь поближе. – Да, – сказали они одновременно, а Серёга так же тихо добавил: – А вы? Король оглянулся на Маршу: – И мы. – Пусть твой брат споёт, – вдруг решительно сказала та. – Я хочу послушать, можно? Ничего, что я не пойму. Хотя нет. Я думаю, что я пойму. – Ладно… – после паузы кивнул Серёга. – Сейчас. Гитару только принесу. Он вышел в коридор, а Жучка, как он давеча, опустила взгляд на клавиатуру. Искать знакомые буквы, впрочем, не было смысла – они плясали и расплывались у неё перед глазами. Серёга вернулся, присел перед ноутом, бережно огладил гитарный гриф. Жучка уткнулась лбом ему в спину, краем глаза заметив, как Король обнял Маршу за плечи и притянул к себе. А потом Серёга запел.
А на зеленой траве, на зеленой траве Не спрятать красные маки, не спрятать рисовые зерна А на большой высоте летит самолет И посылает нам знаки, что дождь будет скоро Нам сказали то, что мы одни на этой земле, И мы смотрим в небеса, Но небо нас не слышит, небо нам не внемлет И я хотел бы улететь с тобою на луну, Чтобы больше никогда Не вернуться на Землю, никогда не вернуться Сколько дорог ведет из дома домой Об этом лишь Бог весть Сколько камней легло вокруг нас И вот опять кольцо Я много курю, но сквозь сиреневый дым Я вижу мир как он есть Иногда я вижу твое лицо…
Klodwig, прочёл уже, што ль, господин заказчик?????!! ОТКУДА ТЫ ЗНАЕЕЕЕШЬ?! Злорадно - от верблюда А вообще... а дальше будет? ++ Жалобно: смерти хочешь??!! Нет. Терь уж точно - нет. ХЭ есть. Осталось сериал снять)))
Гость, спасибо!! писалось далеко не так легко... наверное, ничего раньше я так тяжело не писала
только Король Маршу использует, чтобы о Жучке забыть, обидно( Мне показалось (о Боже, как звучит...), что у них и раньше был взаимный интерес... ну, потом он, конечно, пошёл утешаться, что да, то да... тем не менее...
sillvercat, ооо, а вас, госпожа автор, ждет бан на неделю, если не прекратите везде постоянно флудить =/ и будут ваши читатели рвать волосы на голове, резать вены и прыгать с высоток в ожидании продолжения.
-
-
23.12.2011 в 20:33-
-
23.12.2011 в 20:39даужосчтотакое было)))
СПАСИБ!
-
-
18.02.2012 в 22:36вынудиливдохновили многие добрые люди...Отсюда это всё начиналось, здесь пусть и будет.
17.417 слов.
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: гет, насилие, рейтинг, матерщина и похабщина, а также пошлости дуализации и совершенно неправдоподобный сюжет!!
Вы ещё кипятите? Тогда мы летим к вам!!
АВТОР 2
1
-
-
18.02.2012 в 22:37-
-
18.02.2012 в 22:38-
-
18.02.2012 в 22:40-
-
18.02.2012 в 22:41-
-
18.02.2012 в 22:42-
-
18.02.2012 в 22:43-
-
18.02.2012 в 22:44-
-
18.02.2012 в 22:45-
-
18.02.2012 в 22:47-
-
18.02.2012 в 22:48-
-
18.02.2012 в 22:50-
-
18.02.2012 в 22:51-
-
18.02.2012 в 22:52-
-
18.02.2012 в 23:29ОТКУДА ТЫ ЗНАЕЕЕЕШЬ?!
А вообще... а дальше будет? ++
-
-
18.02.2012 в 23:33прочёл уже, што ль, господин заказчик?????!!
ОТКУДА ТЫ ЗНАЕЕЕЕШЬ?!
Злорадно - от верблюда
А вообще... а дальше будет? ++
Жалобно: смерти хочешь??!!
Нет. Терь уж точно - нет. ХЭ есть.
Осталось сериал снять)))
-
-
18.02.2012 в 23:39-
-
18.02.2012 в 23:42чёрт, я чуть не разревелся...
это самое лучшее, что вы могли сказать. СПАСИБО.
-
-
18.02.2012 в 23:43только Король Маршу использует, чтобы о Жучке забыть, обидно(-
-
18.02.2012 в 23:48спасибо!!
писалось далеко не так легко... наверное, ничего раньше я так тяжело не писалатолько Король Маршу использует, чтобы о Жучке забыть, обидно(Мне показалось (о Боже, как звучит...), что у них и раньше был взаимный интерес... ну, потом он, конечно, пошёл утешаться, что да, то да... тем не менее...
-
-
19.02.2012 в 00:04ХА! в первых рядах!
Жалобно: смерти хочешь??!!
Нет. Терь уж точно - нет. ХЭ есть.
Осталось сериал снять)))
я не против.
И вообще, в моем воображении у Сергея голос Кости Егорова
-
-
19.02.2012 в 00:27Итак, тексты:
Sweet_Yoghoo
Кэролайн
«Gogol Bordello»
«Сплин»
«Дилижанс»
-
-
19.02.2012 в 00:46-
-
19.02.2012 в 00:47упали спать)))
-
-
19.02.2012 в 01:08и будут ваши читатели рвать волосы на голове, резать вены и прыгать с высоток в ожидании продолжения.
-
-
19.02.2012 в 01:11скорбно: прям Апокалипсис....
-
-
19.02.2012 в 01:13я не коллега с ее бесконечными предупреждениями.
-
-
19.02.2012 в 02:34