по любому хотели не этого.заранее извиняюсь за все. 285 слова Все утро Есь ходил да Балем по пятам и внимательно следил за его движениями, открыв рот что-то беззвучно шептал, а иногда повторял действия руками. Конечно, Бальзак очень любил своего брата, но это уже стало ему порядком надоедать. Нет, он не был против излишнего внимания, вот только не от Есенина. Лишь в редких случаях это заканчивалось чем-то хорошим. - Братик, что с тобой? Ты редко бываешь настолько любопытным, - потянувшись перед компьютером осведомился Бальзак. Все это время изучавший экран монитора и то что на нем творилось, задумчивый Есенин перевел взгляд на брата. - Да нет, вроде как всегда, - пожав плечами Есь вновь уставился в монитор на манер Баля. Лирик недоумевал и решил во чтобы то ни стало докопаться до истиный целей интуита. Прошел час, два, три, а Лирик все так же неотрывно следил за каждым движением брата и у него было такое выражение... ну прям как у Бальзака! У тут до логика начало медленно доходить... Он повернулся, схватил Есенина за плечи и хорошенько встряхнул. - Ну и скажи на милость, какого лешего ты решил копировать меня? Совсем мозгов лишился? - легкий смешок, что впрочем не испортил общую серьезность момента. - Не, ну почему так-то, - уже довольно в свойственной ему манере потупил взгляд и грустно вздохнул. - Так зачем? - истенно недоумевал Бальзак. - Захотел... потому что жить надоело. Ведь только вы, Бальзаки, так легкомысленно относитесь к жизни и всегда, как я заметил, бросаетесь словами: "Хочу сдохнуть!", - склонил голову еще ниже и тихо добавил, - А ещё меня никто не любит... - Не любит конечно же, - фыркнув Баль крепко обнял брата и пражал к себе. - Давай ты об этом забудешь, хорошо? Тебе же Габен говорил, что маски-это плохо. Все, успокаивайся, - гладит Лирика по волосам. Есь вздрогнул в его руках и обнял в ответ. - Хорошо...
простите, но коллективный разум заказчиков несколько...эээ, обескуражен, во. с героями проблемы (особенно с Бальзаком), с запятыми - тоже. Бальзака Лириком опять же назвали. не ня, в общем, извините. один из заказчегов
Автор заранее просит извинения за воду и прочую ересь аццкая штука из 846 словЕсенин сидел за письменным столом и уныло листал «Критику чистого разума», выписывая в тетрадь фразы, смысл которых ему удалось более менее понять. Но толи соображалка Лирика была не приспособлена для чтения подобного рода текстов, толи Кант оказался слишком сложным для нетренированного ума, только первая страница тетради была исписана не цитатами, а этюдами новых стихов, в пару с рисунками парня, напоминающего по комплекции Жукова. Впрочем, в результате неудачных попыток сойти за умного человека, в стихотворении юного лирика мелькали серые капли недовольства человечеством.
Венец творенья человека Его сознания оплот, Но сквозь тугую реку века Нам мысль наша сердце жжет.
Нахохлившись, забыв о ране, Мы безнадежно хороши, За век сгорбатились в сутане, За труд свой получив гроши.
Просить корону королю Постыдно, может даже пошло. Как нищий я людей молю Вернуться к идеалам прошлым (С) Перечитав новоявленное творение, юноша подумал, что нечего отвлекаться по пустякам, и принялся за тяжелую работу. Пробираясь через баррикаду неизвестных слов и трудночитаемых терминов, Есенин окончательно разочаровался в самом себе и написал еще одно произведение, на этот раз прозу, про нерадивого студента, чья жизнь состояла из борьбы за уважение в обществе. Но, как и большинство есинских героев, того ждал печальный конец в петле. Юноша был удовлетворен таким исходом, ведь, когда не можешь довести какого-нибудь местного Достоевского до нервного срыва угрозами: «Я – жуткая бездарность, несущая бренное существование в этом мире. Будет только лучше, если я умру!», то приходится выкручиваться подножным кормом, а именно переносом своих чувств на бумагу. Есенин перевернул 24 страницу о «трансцендентальном учении» и понял, что без чьей-либо помощи ему не справится. Он неуклюже поднялся, случайно споткнувшись о ножку стула. Мысленно обвинив во всех своих злоключениях высшие силы или, как его называл Кант, Абсолюта, Лирик по привычке схватил тетрадку и пошел в соседнюю комнату. Как тот и ожидал, Логик занимался своими будничными делами, точнее, выискивал в системе «идеального универсума», эта фраза тоже является побочным итогом псевдоучености Еся, ошибки. - Ты мне не поможешь? Я никак не пойму, что это за зверь такой «ам-фи-бо-ли-я рефлексивных понятий»? - протянул Есенин, прочитав со своей руки заранее написанную шпаргалку по слогам. По всей видимости, несвойственная для Есей лексика, произвела на Критика большое впечатление, на что тот даже прервался от меланхоличного созерцания ничтожных людишек, мельтешивших за окном. - Что ты только что сказал? – спросил критик, вопросительно подняв бровь. Лирик несколько замялся, пытаясь самому вспомнить, что недавно ляпнул. Бегло взглянув на размазанную шпаргалку, он уже более уверено воспроизвел фразу. - Я спросил, не объяснишь ли ты мне, что такое амфи… - Спасибо, это я понял, - вздохнул Бальзак, - ты мне вот, что лучше скажи, зачем тебе понадобилось засорять свою лохматую голову подобной информацией? Есенин хотел уж было возразить, что его волосы вовсе не лохматые, и вообще он пользуется шампунем для непослушных волос, но слова протеста застряли в его горле, так и не решившись сорваться с его губ. Что было вполне предусмотрительно, ибо такое поведение со стороны Лирика. -Мне для универа надо, - потупил взгляд юноша, - завтра семинар по философам нового времени, а я так ничего и не понял. -Незачем врать, - уныло произнес Критик, - у вас на литфаке философия начнется только со второго семестра. -А откуда ты знаешь? – восхищенно уставился на соседа Есь. - Да ты сам мне и сказал, - поразился тот логике Этика, коя отсутствовала по определению или имела своеобразный характер, - около недели назад. -Аааа, - расстроился Лирик, а ведь он и правда считал, что его вариант с семинаром безукоризнен, - тут такие дела… понимаешь, я понял, что хочу развить черную логику… -Рожденный ползать – летать не может, - выдавил из себя Бальзак, разве что не рассмеявшись соседу в лицо, но тут ему помешал не сколько вопрос этичности, а скорее тот факт, что улыбаться критик разучился еще в школе, когда понял насколько безнадежен окружающий его социум. -Знаю, но мне очень надо, - Лирик попытался состроить щенячьи глазки, но такой прием действовал только на Достоевского и Жукова, ну и на Дюму, когда юноша просил добавки, - я даже выписывал из книжки цитаты. Для верности убеждения Есенин потряс помятой тетрадкой перед Критиком. Но Бальзак, на то он и Бальзак, чтобы не верить честным словам Лирика. Сосед перехватил у юноши оружие массового поражения (да, даже лист бумаги может грозить миру, если он в руках у Есенина), когда та пролетала мимо его носа. Бальзак скользнул взглядом по неровным строчкам, щурясь от неразборчивого почерка, но таки дочитал «шедевр» мировой поэзии до конца. -Иди-ка ты лучше стишки пиши, - сказал наконец Критик, - они выходят у тебя гораздо лучше, чем бесцельное впихивание в пуст… просто голову понятий, недоступных есен… человеческому сознанию. -Хорошо, - сказал Лирик, забирая протянутую Бальзаком тетрадь, и поспешил вернуться к себе в комнату, но даже там было слышно, как Логик вздохнул с облегчением. Юноша показал язык, будто бы Бальзак за стеной мог его увидеть, впрочем, это его совсем не волновало. Лирик с удобством расположился на диване, включая ноутбук. «Ну и ладно, найду еще, чем удивить Жукова. А то он мне все – нелогичный, ты, нелогичный, а я ему, бац, да как выдам, что с точки зрения скептицизма его умозаключение изначально неверно ибо логика есть во всем, даже в безумстве», - коварно думал Есь, переписывая фразу Честертона на еще чистую ладонь.
1883 Автор приносит извинения заказчикам за свою маловразумительную простыню.
День, позднее занесенный архивариусами в анналы истории, как самый жаркий в лето n-года, еще только набирал силу, а на Вечный Город уже опустилась тяжелая, нервная дремота, сравнимая разве что с забытьем умирающего, на несколько минут переставшего биться в предсмертной агонии. Все вокруг потускнело от пыли, роскошные сады высохли и пожелтели. Дождя не было уже второй месяц и на расход воды ввели ограничение. Жители прятались в своих домах, широко распахивая окна в надежде заманить хотя бы небольшой ветерок. Но в этом им было отказано, как и в любой другой милости. Безжалостные солнечные лучи выжигали древние камни мостовых, крыши домов, статуи и обескровленные фонтаны. Все кругом плавилось. Томилось в ожидании долгожданной прохлады. Он стоял на балконе Паллацо дель Вийо, облокотившись на мраморный бортик, и с ленивым интересом смотрел на раскинувшийся город. Мужчина был опасно для столь солнечного дня черноволос и бледен, но это совсем его не заботило. Желтые глаза, под которыми залегли тени недосыпа, смотрели на окружающее пространство с отчужденным презрением и затаенной радостью. Нет, он терпеть не мог жару, из-за которой ему постоянно хотелось пить, а к концу дня раскаливалась голова. Однако, ту тишину, которую она приносила на улицы Города его темпераментных и крикливых соплеменников, не ценить было невозможно. Тишина и одиночество. Два наслаждения, которые в последнее время были редкой роскошью. О чем еще можно было мечтать? О том, чтобы это продлилось вечность и еще, пожалуй, о конце света. Но, к величайшему сожалению, последнее было неосуществимо. Апокалипсис раз за разом откладывался и переносился, хотя силы, удерживающие цельность мира уже давно ослабли. И это подтверждали не только магистры университетов, но и вполне реальные, осязаемые факты. Особенно на окраине страны, где целые деревни, отправлялись в неспешное парение в неизвестность. Но процесс шел так медленно, что после почти четырех веков страха, к нему привыкли и смирились, как с неизбежной данностью. Мужчина тяжело вздохнул. Когда он думал о причине, такой медленной деградации мира, который уже тысячу лет назад должен был исчезнуть, то приходил в совершеннейшее отчаяние. Глупая, невозможная и совершенно необъективная, но, вместе с тем, очевидная и подтвержденная так много раз, что могла не быть правдой. Банальная жажда жизни, что столь навязчиво и постоянно билась в сердцах миллионов, была основой того скрепляющего материала, не дававшего миру развалиться. Одна мысль о столь незначительном сдерживающем факторе доводила его до исступления. Как они все могут радоваться жизни и не видеть, как глупы и несовершенны и, что особенно сильно его угнетало, не логичны? Он не находил ответа на этот вопрос. Да и, чего греха таить, не хотел находить, не видел в этом смысла. Сиеста давала ему время для погружения в собственные мысли. Часы, иногда минуты, почти блаженства, которые всегда заканчивались слишком неожиданно. Сегодняшний день не стал исключением. Мужчина даже не огорчился, уже давно привыкший относиться ко многому философски. Звон родной речи, подкрепляемой силой голосов ее носителей, вызвал лишь еще один тяжелый вздох, тут же сменившийся ожиданием. Представ перед мрачным взглядом желтых глаз, молодые люди резко замолчали, узнав генерал-инфанта. - Здра-а-а… - он резко махнул рукой, прерывая громогласные приветствия, принуждая их ограничиться лишь почтительным поклоном с прижатой к груди правой рукой. – Простите, что побеспокоили, сеньор Строцци. - Если вы изволите исчезнуть с моих глаз в течение пяти секунд то, даю слово, я подумаю над вашим предложением, капитан. Они стушевались, кое-кто побледнел от гнева, но смолчал, правильно оценив обстановку. Некоторая суматоха отхода, еще один почтительный поклон по этикету и они ушли, вновь давая Кассию Строцци уединение. Однако что-то не давало мужчине вновь расслабиться. Он повернул голову и уперся взглядом в темные глаза невысокого паренька, замершего в нерешительности у входа. - Капитан, - форма и посверкивающие на солнце нашивки безошибочно указывали на звание, хоть здравый смысл и сомневается, уж слишком разительно этот мальчик отличается от своих приятелей. – Я могу вам чем-то помочь? В тоне нет ни капли лживой вежливости, которую несет в себе фраза, но зато столько злой язвительности, что ускорение, которое оно должен придать этой маленькой фигурке, сравняется со скоростью света. Но юноша не спешит уходить, лишь отводит взгляд и утыкается им в мыски своих ботинок. Строцци чуть приподнимает брови. - Вам что-то нужно от меня, капитан, давайте покончим с этим, пока у меня еще есть возможность побыть в тишине. - Мне ничего не нужно, сеньор генерал, - молодой человек все также не смеет поднять взгляд, а голос, который он всеми силами пытается сохранить спокойным, все равно предательски дрожит. - Ваше упрямство делает вам честь, но мое терпение не безгранично. Юноша качнулся, сделал несколько шагов вперед и поднял голову, вновь устремляя взгляд черных глаз на генерала. - Я пришел вас поблагодарить. Вы спасли мою жизнь в сражении под Пальяне, теперь я перед вами в неоплатном долгу. - Вот оно как, - мужчина задумчиво смотрит на юношу и хмыкает. – Фраучи, если не ошибаюсь? - Да. - Что ж… я освобождаю вас от долга. Помолчите, - Строцци поднимает руку, видя, как кадык юнца задергался, в невысказанном возмущении. – В вашей жизни будут куда более соблазнительные кредиторы. К тому же это слишком утомительно придумывать цену за вашу жизнь. Я был рад увидеть, что вы живы и, по всей видимости, здравствуете, а теперь давайте расстанемся на этой радостной ноте. Ваши приятели уже заждались. - Они мне не приятели, - упрямо поджимает губы юноша и хмуро смотрит на мужчину,– И я хотел с вами поговорить. - Так все-таки хотели, - хмыкает тот. – Хорошо, в честь нашего давнего знакомства, у вас пять минут. Волнение уже невозможно скрыть. Он теребит пуговицу на своем кителе, не зная как начать. Желтые глаза, смотрящие на него хоть и без злобы и насмешки, не дают сосредоточиться, заставляя нервно сглатывать, осознавая собственную глупость. И, кажется, что язык прилип к небу, а все буквы алфавита навсегда забылись. - Я хочу стать как вы! – слышит Агато чей-то голос, через мгновение безмерно удивляясь тому, что он принадлежит ему. «Хочу»! Точно вытащенная из воды рыбка конвульсивно бьется в его сознании слово. Довольно речей, теперь они уже не так важны. «Хо-о-очу!» - сладкая трель голоса и эфир подныривает под пальцы, точно ласковая кошка. - Постучите по железу, капитан, - фыркает Строцци и отворачивается от молодого человека, вновь устремляя взгляд на мертвый город. - Я не шучу! – с вызовом вскидывает голову Агато. - Да и я на полном серьезе. Вы не знаете, чего желаете, Агато. Лучше бы пошли и скинули пуделя Маршала с балкона. - Зачем? – молодой капитан опешил, потрясенно уставившись на генерал-инфанта. - Я задаюсь тем же вопросом. Что за невозможный человек! - Посмотрите на меня. «Что он здесь делает? Он совершенно не похож на своего деда!». Постоянно говорят все, кто меня видит. Даже то, что я прошел пять Кругов, став если не лучшим, то одним из лучших и получил офицерское звание, не изменило отношения ко мне. Слишком слабый, слишком худой, не удивлюсь, если узнаю, что многие до сих пор не верят в то, что я по утрам бреюсь. Мой дед был прошлым Маршалом и теперь все постоянно сравнивают меня с ним. Даже Люция не воспринимает меня всерьез. - Все это, конечно, печально, но вы еще молоды. У вас есть желание, страсть и инструменты, вы обязательно своего добьетесь рано или поздно. Эфир больно куснул подушечки пальцев. Он поморщился. Нет-нет, погоди. - Не надо со мной так снисходительно. Вы не знаете, что это такое, чувствовать, как они все как один жалеют тебя, потому что ты проигрываешь в сравнении. Вас ценят, уважают, боятся. Да, за глаза смеются, но все равно прислушиваются, а приказов не смеют ослушаться. Я хочу стать таким как вы! Возьмите меня в оруженосцы, мой долг чести велит вам это сделать… - Так, остановитесь, капитан, - эфир бесновался, заставляя хмуриться сильнее обычного. – Ваше честолюбие понятно, однако, помнится, в тот день, не только мне повезло вытащить испуганного мальчишку с поля боя. Так почему именно я? Генерал-майор Ольо жив - здоров и более расположен к обществу. - Потому что вы сердечный, чуткий и добрый человек! Великий Хозяин! Лишь природная выдержка помогла сохранить лицо спокойным, хотя в душе Строцци веселился. Еще бы, за его долгую, действительно долгую, жизнь никто не присуждал ему сразу столько эпитетов. Подумать только и сердечный, и чуткий и добрый, и все это кто? Он – покупатель душ, вечный паук и господин эфира. Хозяин, как же порой умиляют создания твои. - Вы полагаете? – мужчина поворачивает и оценивающе смотрит на юношу, скептически приподнимая бровь. – Ну что ж, сеньор Фраучи, чего же вы желаете? Денег? Нет, они у вас есть. Власти? Мести? О нет, слишком просто. Вы любите их, несмотря ни на что, просто хотите, чтобы они перестали смотреть на вас, как на того, кто нуждается в защите. Вы желаете сами защищать. Так? Отвечайте. - Да. - Да… - желтые глаза закрылись, словно их обладатель что-то прикидывал в уме. – Который час? - Без пяти минут час. - Вот как, жаль, но мне придется покинуть вас. - Что? Но вы так и не ответили. - Не спешите, мой друг, дела не терпят поспешных решений, - он усмехается, подходя ближе, и наклоняется, вглядываясь в черные глаза. – Вы не откажетесь поужинать со мной и Маршалом сегодня вечером, я полагаю? - Что? Сегодня? То есть… да, конечно! - Отлично, вы знаете, где нас найти, буду с нетерпением ждать новой встречи. И, пожалуйста, помните, чего хотите.
Посмотри, сеньор капитан, посмертно генерал-майор, твое желание сбылось. Ты умер, защищая тех, кто был тебе дорог, а имя твое пережило века. Ты счастлив? Что, не слышу? Ах, хотел не этого, но мы все получаем по заслугам, прости, друг мой. В следующий раз будь осторожней в своих мечтах, ведь можно встретить того, кому по силам их исполнить. И ему обязательно понадобиться плата за свои услуги.
Время, сегодня даже для него оно течет слишком медленно, неужто жара тому причиной. Еще так рано и горечь от невозможности преступить старый, изживший себя закон, заполняет его. Смертные уже и не помнят о том времени, когда глупое правило сковало бессмертных, количество которых было не в пример больше, чем сейчас. «Не покупать души в рабочее время» в мире, постоянно раздираемом войнами, где комендантский час – обычное дело, им почти не оставалось времени для поиска жертв. Теперь они навес золота, потому что слишком редки и слишком сильны. Главы стран и войск готовы сами заложить им душу, только, чтобы привлечь на свою сторону, но правило все равно действует и никто не может его нарушить. Как жалко. Строцци тяжело вздыхает и отходит от молодого капитана. - До свиданья! – летит в спину прощание. До встречи, глупый мальчик, что уже сегодня станет мухой в паутине, того, кого раньше называли исполнителем желаний. Агато Фраучи – еще одна кладовая духовной энергии, что помогает Кассино Строцци управлять эфиром. - Я нашла тебя! – звонкий, властный голос, вторгается в сознание, заставляя обратить внимание на его обладательницу. Мужчина кивает высокой блондинке с бесцветными глазами у ног которой крутиться рыженький пуделек. - Я просто не прятался, - спокойно отвечает он. – И, кстати, мы сегодня будем ужинать не одни. Теперь уже ее черед кивать. Женщина не спрашивает, и так знает, что значат эти слова. Как знает и то, кто стоит перед ней. Как и то, почему он здесь. - Хорошо.
*** - Я буду Агато! - Нет, я! - Сегодня моя очередь! Ты всегда играешь его! Нечестно! - Да, какой из тебя Агато! Я же тебя одним пальцем раздавить могу! - Не правда!!! - Я буду Агато, все! - Ба-а-а-бушка! Высокий желтоглазый мужчина плотнее кутается в теплый, подбитый мехом плащ и не может сдержать улыбки, проходя мимо играющих детей.
День позднее занесенный архиваторами в анналы истории, как самый жаркий в лето n-года, еще только набирал силу, а на Вечный Город уже опустилась тяжелая, нервная дремота, сравнимая разве что с забытьем умирающего, на несколько минут переставшего биться в предсмертной агонии. Все вокруг потускнело от пыли, роскошные сады высохли и пожелтели. Дождя не было уже второй месяц и на расход воды ввели ограничение. Жители прятались в своих домах, широко распахивая окна в надежде заманить хотя бы небольшой ветерок. Но в этом им было отказано, как и в любой другой милости. Безжалостные солнечные лучи выжигали древние камни мостовых, крыши домов, статуи и обескровленные фонтаны. Все кругом плавилось. Томилось в ожидании долгожданной прохлады. После прочтения этого автоматом начинаю думать, что дальше будет про императора Иудеи и его деяния в месяц Нисан.)) Мужчина был опасно для столь солнечного дня черноволос и бледен, но, казалось, это совсем его не заботит. КАК его должно это заботить? Он дожен кричать: "Ужас! Я ченоволос и бледен! Почему, господи, почему я не загорелый румяный блондин?!" и главное, "казалось, что не заботит", а насамом деле, он только об этом и думал)))%)
Аннгел прокуратор все же или я путаюсь? Ну, мне мнилось, что непокрытая голова, темные волосы и белая кожа под палящим солнцем, не есть гуд для здоровья.
Гостьпрокуратор все же или я путаюсь? нет-нет, вы не путаетесь, вы правы. Это мой глюк. О Напах параллельно размышлял.)) Ну, мне мнилось, что непокрытая голова, темные волосы и белая кожа под палящим солнцем, не есть гуд для здоровья. Само по себе, возможно. Странное ощущение от построения фразы, особенно, от слова - казалось.
Аннгел ну это да, косяк. Вообще, когда выложил и перечитал, ужаснулся количеству ошибок, даже для меня. А с Булгаковым совершенно неожиданно вышло, просто думал о тепле, а в итоге получилось подражание.
так долго стремался выкладывать... Гексли взбодрила х) тут имеет место быть отсылка к заявке Т1-1, которой я искренне поклоняюсь) плюс еще родственные отношения такие родственные отношения... 1482 слов
Бальзак сидел в комнате наполненной полумраком. Книжка в его руках вписывалась в окружающее пространство - а то есть, обложка ее была такой же мрачной. Когда в личное пространство Критика (то бишь комнату) влетел светловолосый парень с ярко-голубыми глазами, Баль как раз недоумевал над наивностью главного героя: ну как? как можно не понимать, что его заманивают в столь сомнительную авантюру? - Братишка! - сходу начал Есенин (а это был именно он). - Научи меня быть тобой! Бальзак перевел взгляд с черных строк, выныривая из происходящего в книге, на родственника. - А мяукать тебя не научить? - скептично поинтересовался он. - Нет, - неудоуменно отозвался Есь, - мне только быть тобой научиться. Ну пожалуйста… Бальзак глубоко вздохнул, окончательно разочаровавшись в этом вечере. Затем, не тратя время попусту больше (в его понимание - на чужие дела), он начал перебирать варианты. Остановился на наиболее логичном и частом: - Что и кто тебе сказал очередную дурость? - Ну… Я прошел психологический тест в журнале. А потом статистику прочитал, а мужчины истерик не любят… А ты такой спокойный, эталон спокойствия, тебя Нап и выбрал, что ты эталон, наверное. А еще… Брат Еся прервал этот поток речи. - Понятно, - "…что ничего непонятно," - продолжил он про себя. Теперь Баль думал, а не поспешил ли недоумевать над наивностью паренька из книги, когда в его жизни есть более красочный - а главное - живой пример. - Братишка, ну пожалуйста, пожалуйста. А вдруг Жуков меня разлюбит? - и лицезреть бы сейчас стороннему наблюдателю разочарованную мордашку Еся - но в комнате были лишь два брата, да герой в книге, о котором Баль благополучно уже забыл. - А я попрошу испечь Дюма его фирменные печеньки. Бальзак поморщился: если Дюма со своей выпечкой отставал от него, натолкнувшись на кислую мину, вежливый отказ, якобы связанный с аллергией, или еще что-то в этом роде, то брата ничто не могло остановить. Критик с этим фактом смирился, как принимал и все жизненные несчастья, лишения и обижания - "мактуб", как выразился бы незабвенный Коэльо, которого любил и перечитывал Баль, - "так записано". В связи с этим, Есенин вдруг решил, что брату о-очень нравятся печеньки, и закармливал его ими с завидным постоянством, радуясь совпадению интересов, так что Жуков уже начал ревновать, и останавливало его, видимо, только знание о кровном родстве (но вдруг Наполеон своим извращенным влиянием уже и инцест парню привил?! - праведно возмущался Маршал в своих потаенных мыслях). Абсурдность подозрений ему объяснил Дюма за чашкой чая, отмечая, что Есь просто очень ценит близких ему людей и вообще родственников. - Давай я тебе без печенек помогу, - оживился Баль. "Еще одно мучное изделие кулинарного искусства - и меня придется откачивать," - мрачно закончил он про себя. Пока Есь не начал настаивать на награде, Онорэ продолжил: - Так что конкретно от меня требуется? - расплывчатых планов Критик не любил. - Ну как же. Смотреть на мир так же спокойно, - "пофигистично", следовало поправить, - так же знать, что тебя ждет в будущем… Хм. Ты же лучше знаешь, - вдруг заметил Есь, с подозрением покосившись на Бальзака. - Ммм… Да? Там что-то писали про пессимизм. Попробуй потренироваться на коронной стереотипной фразе: "Мы все умрем", - он ехидно фыркнул. - Ты же можешь не хуже Гамлета играть, представь, что ты актер. Есенин встал посреди комнаты, принял пафосную позу и не менее пафосно произнес, завершая действо патетическими жестами: - Мы все умрем! Бальзак провел ладонью по лицу, а вспомнив про своего ревизора, фейспалм его стал двойным: - НЕ ХУЖЕ Гамлета, - голосом выделил он, - а не КАК он. Делай это естественно, а то какой смысл?.. Есенин быстро адаптировался: поза его стала обычной - раслабленной, а голубые глаза заблистали - вот тут-то уже стало ясно, что Баля из него еще делать и делать (и все равно не сделать). - Мы все умрем, - как-то надрывно сказал он, а глаза заблестели еще больше. - Сегодня - никто не умрет, - поспешил заверить его Бальзак. - Из наших - точно. Актер шмыгнул носом. - Из меня ты не получишься?.. - Я? - скептично приподнятая бровь - и Есь тут же поправляется. - Хоть немножко. - Ты знаешь, что такое цинизм и для чего он нужен? Есенин утвердительно кивнул головой, а потом все же решил уточнить: - И что это в твоем понимании? - Правда. Если считать за цинизм то, что считают люди. - Значит, мне нужно всем говорить правду? Бальзак окинул задумчивым взглядом воодушевленного брата, потом вспомнил, что получится из правды во владении Еся, и ответил: - Плохая идея. "Тогда мы все умрем как раз сегодня," - пронеслось у него в мыслях. Необходимо было срочно проанализировать ситуацию: явно надо было промотать ситуацию всю и по порядку. Его осенила - о, нет, не внезапная, ведь это Баль, - догадка. - А как журнал назывался? - Какой журнал? - Есенин похлопал глазами, но тут же спохватился, - А... Я не знаю - мне его Гамлет зачитывал. И вот тут Онорэ пробило на нервный, но глухой смех: так вот что он упустил! - Ты веришь женским журналам? - пытаясь вывернуться в кресле и не упасть, вопросил он, так же смеясь. - Почему женским?.. - непонимающе ответил вопросом на вопрос Есь. - А ты воскреси в памяти светлый образ Гамлета и подумай над тем, что ОНО любит читать, - съехидничал Бальзак. Затем он сдвинул рукав черной рубашки со своего запястья и посмотрел на часы, - Кстати, тебе еще ужин Жукову готовить, так что выброси из головы всякую х.. ерунду и беги в любовное гнездышко. Лицо Есенина словно осветилось изнутри, прежняя ласковая улыбка изогнула губы, а сам он, порывисто обняв любимого брата, умчался хлопотать к приходу трудящихся на благо семьи и родины. Бальзак, утруждающий себя ответной полуулыбкой, наконец снова позволил себе сосредоточенное выражение лица и принялся додумывать следующий ход: "Итак, Наполеон не звонил мне, когда было 8 вечера, как обычно после работы - следовательно, они с Жуковым потащились в бар отмечать пятницу. Без компании ему ведь просто скучно." Решив таким образом, Баль набрал номер дуала. Едва послышался ответ, он быстро, чеканя слова, заговорил: - Наполеон, ты же сейчас с Жуковым? Не утруждай себя ответом - я знаю и так. Скажи ему, чтобы не смел делать и намеков Есю на его истерики, плаксивость или еще что-нибудь в этом роде. Конечно, в плане истерик с Гамлетом никто не сравнится…но влияние. Только - ЗАВУАЛИРОВАННО. Награда?.. - Онорэ вздохнул устало и, закусив губу, вынес предложение, - Обсудим это вместе с кроватью? - и ехидный, самоуверенный голос возлюбленного выказал согласие. Теперь Баль мог быть уверенным в своей неприкосновенности относительно проблем брата (личные проблемы других его вообще не касались) еще около недели. Только с Есем уверенным быть ни в чем нельзя. Также Баля беспокоил такой же непредсказуемый кадр как Гамлет и его несомненно пагубное влияние. Его внимание следовало отвлечь. Неспеша Бальзак набрал очередной номер на мобильнике. - Джек? Нам нужна еще одна проститутка. Подстраховке он доверял более всего.
Автор №4... "мактуб", как выразился бы незабвенный Коэльо, которого любил и перечитывал Баль Никогда (никогда - знайте это!) Бальзак не будет любить Коэльо, это ужасное чтиво для не отличающихся интеллектом людей! А так, в общем-то, фанфик не плохой.
Kyoko Hizura, спасибо) э..какой лес?.. х) Skyriver, это же уже культовая вещь: убиение проституток в фэндоме хд а я буду любить Вас за то, что Вы любите меня?.. х) MonMon, хм.. стоило мне запросить статистику, что читают Бали х) я знаю минимум двух Балей, которые его читают, так что это индивидуальные аспекты уже. поэтому я не был бы столь категоричен - там вполне себе есть полезные мысли. автор 4
285 слова
Нравится!
*фанат Бальзаче-Есенинского братства*
а.
не ня, в общем, извините.
один из заказчегов
аццкая штука из 846 слов
маска, я вас знаю.другое дело же. спасибо.
опять зоказчег.
Спасибо, автор, порадовали ))
Но мне нравится, да.
Автор приносит извинения заказчикам за свою маловразумительную простыню.
День, позднее занесенный архивариусами в анналы истории, как самый жаркий в лето n-года, еще только набирал силу, а на Вечный Город уже опустилась тяжелая, нервная дремота, сравнимая разве что с забытьем умирающего, на несколько минут переставшего биться в предсмертной агонии.
Все вокруг потускнело от пыли, роскошные сады высохли и пожелтели. Дождя не было уже второй месяц и на расход воды ввели ограничение. Жители прятались в своих домах, широко распахивая окна в надежде заманить хотя бы небольшой ветерок. Но в этом им было отказано, как и в любой другой милости. Безжалостные солнечные лучи выжигали древние камни мостовых, крыши домов, статуи и обескровленные фонтаны. Все кругом плавилось. Томилось в ожидании долгожданной прохлады.
Он стоял на балконе Паллацо дель Вийо, облокотившись на мраморный бортик, и с ленивым интересом смотрел на раскинувшийся город. Мужчина был опасно для столь солнечного дня черноволос и бледен, но это совсем его не заботило. Желтые глаза, под которыми залегли тени недосыпа, смотрели на окружающее пространство с отчужденным презрением и затаенной радостью. Нет, он терпеть не мог жару, из-за которой ему постоянно хотелось пить, а к концу дня раскаливалась голова. Однако, ту тишину, которую она приносила на улицы Города его темпераментных и крикливых соплеменников, не ценить было невозможно. Тишина и одиночество. Два наслаждения, которые в последнее время были редкой роскошью. О чем еще можно было мечтать? О том, чтобы это продлилось вечность и еще, пожалуй, о конце света.
Но, к величайшему сожалению, последнее было неосуществимо. Апокалипсис раз за разом откладывался и переносился, хотя силы, удерживающие цельность мира уже давно ослабли. И это подтверждали не только магистры университетов, но и вполне реальные, осязаемые факты. Особенно на окраине страны, где целые деревни, отправлялись в неспешное парение в неизвестность. Но процесс шел так медленно, что после почти четырех веков страха, к нему привыкли и смирились, как с неизбежной данностью.
Мужчина тяжело вздохнул. Когда он думал о причине, такой медленной деградации мира, который уже тысячу лет назад должен был исчезнуть, то приходил в совершеннейшее отчаяние. Глупая, невозможная и совершенно необъективная, но, вместе с тем, очевидная и подтвержденная так много раз, что могла не быть правдой. Банальная жажда жизни, что столь навязчиво и постоянно билась в сердцах миллионов, была основой того скрепляющего материала, не дававшего миру развалиться. Одна мысль о столь незначительном сдерживающем факторе доводила его до исступления. Как они все могут радоваться жизни и не видеть, как глупы и несовершенны и, что особенно сильно его угнетало, не логичны? Он не находил ответа на этот вопрос. Да и, чего греха таить, не хотел находить, не видел в этом смысла.
Сиеста давала ему время для погружения в собственные мысли. Часы, иногда минуты, почти блаженства, которые всегда заканчивались слишком неожиданно. Сегодняшний день не стал исключением. Мужчина даже не огорчился, уже давно привыкший относиться ко многому философски. Звон родной речи, подкрепляемой силой голосов ее носителей, вызвал лишь еще один тяжелый вздох, тут же сменившийся ожиданием. Представ перед мрачным взглядом желтых глаз, молодые люди резко замолчали, узнав генерал-инфанта.
- Здра-а-а… - он резко махнул рукой, прерывая громогласные приветствия, принуждая их ограничиться лишь почтительным поклоном с прижатой к груди правой рукой. – Простите, что побеспокоили, сеньор Строцци.
- Если вы изволите исчезнуть с моих глаз в течение пяти секунд то, даю слово, я подумаю над вашим предложением, капитан.
Они стушевались, кое-кто побледнел от гнева, но смолчал, правильно оценив обстановку. Некоторая суматоха отхода, еще один почтительный поклон по этикету и они ушли, вновь давая Кассию Строцци уединение. Однако что-то не давало мужчине вновь расслабиться. Он повернул голову и уперся взглядом в темные глаза невысокого паренька, замершего в нерешительности у входа.
- Капитан, - форма и посверкивающие на солнце нашивки безошибочно указывали на звание, хоть здравый смысл и сомневается, уж слишком разительно этот мальчик отличается от своих приятелей. – Я могу вам чем-то помочь?
В тоне нет ни капли лживой вежливости, которую несет в себе фраза, но зато столько злой язвительности, что ускорение, которое оно должен придать этой маленькой фигурке, сравняется со скоростью света. Но юноша не спешит уходить, лишь отводит взгляд и утыкается им в мыски своих ботинок.
Строцци чуть приподнимает брови.
- Вам что-то нужно от меня, капитан, давайте покончим с этим, пока у меня еще есть возможность побыть в тишине.
- Мне ничего не нужно, сеньор генерал, - молодой человек все также не смеет поднять взгляд, а голос, который он всеми силами пытается сохранить спокойным, все равно предательски дрожит.
- Ваше упрямство делает вам честь, но мое терпение не безгранично.
Юноша качнулся, сделал несколько шагов вперед и поднял голову, вновь устремляя взгляд черных глаз на генерала.
- Я пришел вас поблагодарить. Вы спасли мою жизнь в сражении под Пальяне, теперь я перед вами в неоплатном долгу.
- Вот оно как, - мужчина задумчиво смотрит на юношу и хмыкает. – Фраучи, если не ошибаюсь?
- Да.
- Что ж… я освобождаю вас от долга. Помолчите, - Строцци поднимает руку, видя, как кадык юнца задергался, в невысказанном возмущении. – В вашей жизни будут куда более соблазнительные кредиторы. К тому же это слишком утомительно придумывать цену за вашу жизнь. Я был рад увидеть, что вы живы и, по всей видимости, здравствуете, а теперь давайте расстанемся на этой радостной ноте. Ваши приятели уже заждались.
- Они мне не приятели, - упрямо поджимает губы юноша и хмуро смотрит на мужчину,– И я хотел с вами поговорить.
- Так все-таки хотели, - хмыкает тот. – Хорошо, в честь нашего давнего знакомства, у вас пять минут.
Волнение уже невозможно скрыть. Он теребит пуговицу на своем кителе, не зная как начать. Желтые глаза, смотрящие на него хоть и без злобы и насмешки, не дают сосредоточиться, заставляя нервно сглатывать, осознавая собственную глупость. И, кажется, что язык прилип к небу, а все буквы алфавита навсегда забылись.
- Я хочу стать как вы! – слышит Агато чей-то голос, через мгновение безмерно удивляясь тому, что он принадлежит ему.
«Хочу»! Точно вытащенная из воды рыбка конвульсивно бьется в его сознании слово. Довольно речей, теперь они уже не так важны. «Хо-о-очу!» - сладкая трель голоса и эфир подныривает под пальцы, точно ласковая кошка.
- Постучите по железу, капитан, - фыркает Строцци и отворачивается от молодого человека, вновь устремляя взгляд на мертвый город.
- Я не шучу! – с вызовом вскидывает голову Агато.
- Да и я на полном серьезе. Вы не знаете, чего желаете, Агато. Лучше бы пошли и скинули пуделя Маршала с балкона.
- Зачем? – молодой капитан опешил, потрясенно уставившись на генерал-инфанта.
- Я задаюсь тем же вопросом.
Что за невозможный человек!
- Посмотрите на меня. «Что он здесь делает? Он совершенно не похож на своего деда!». Постоянно говорят все, кто меня видит. Даже то, что я прошел пять Кругов, став если не лучшим, то одним из лучших и получил офицерское звание, не изменило отношения ко мне. Слишком слабый, слишком худой, не удивлюсь, если узнаю, что многие до сих пор не верят в то, что я по утрам бреюсь. Мой дед был прошлым Маршалом и теперь все постоянно сравнивают меня с ним. Даже Люция не воспринимает меня всерьез.
- Все это, конечно, печально, но вы еще молоды. У вас есть желание, страсть и инструменты, вы обязательно своего добьетесь рано или поздно.
Эфир больно куснул подушечки пальцев. Он поморщился. Нет-нет, погоди.
- Не надо со мной так снисходительно. Вы не знаете, что это такое, чувствовать, как они все как один жалеют тебя, потому что ты проигрываешь в сравнении. Вас ценят, уважают, боятся. Да, за глаза смеются, но все равно прислушиваются, а приказов не смеют ослушаться. Я хочу стать таким как вы! Возьмите меня в оруженосцы, мой долг чести велит вам это сделать…
- Так, остановитесь, капитан, - эфир бесновался, заставляя хмуриться сильнее обычного. – Ваше честолюбие понятно, однако, помнится, в тот день, не только мне повезло вытащить испуганного мальчишку с поля боя. Так почему именно я? Генерал-майор Ольо жив - здоров и более расположен к обществу.
- Потому что вы сердечный, чуткий и добрый человек!
Великий Хозяин! Лишь природная выдержка помогла сохранить лицо спокойным, хотя в душе Строцци веселился. Еще бы, за его долгую, действительно долгую, жизнь никто не присуждал ему сразу столько эпитетов. Подумать только и сердечный, и чуткий и добрый, и все это кто? Он – покупатель душ, вечный паук и господин эфира. Хозяин, как же порой умиляют создания твои.
- Вы полагаете? – мужчина поворачивает и оценивающе смотрит на юношу, скептически приподнимая бровь. – Ну что ж, сеньор Фраучи, чего же вы желаете? Денег? Нет, они у вас есть. Власти? Мести? О нет, слишком просто. Вы любите их, несмотря ни на что, просто хотите, чтобы они перестали смотреть на вас, как на того, кто нуждается в защите. Вы желаете сами защищать. Так? Отвечайте.
- Да.
- Да… - желтые глаза закрылись, словно их обладатель что-то прикидывал в уме. – Который час?
- Без пяти минут час.
- Вот как, жаль, но мне придется покинуть вас.
- Что? Но вы так и не ответили.
- Не спешите, мой друг, дела не терпят поспешных решений, - он усмехается, подходя ближе, и наклоняется, вглядываясь в черные глаза. – Вы не откажетесь поужинать со мной и Маршалом сегодня вечером, я полагаю?
- Что? Сегодня? То есть… да, конечно!
- Отлично, вы знаете, где нас найти, буду с нетерпением ждать новой встречи. И, пожалуйста, помните, чего хотите.
Посмотри, сеньор капитан, посмертно генерал-майор, твое желание сбылось. Ты умер, защищая тех, кто был тебе дорог, а имя твое пережило века. Ты счастлив? Что, не слышу? Ах, хотел не этого, но мы все получаем по заслугам, прости, друг мой. В следующий раз будь осторожней в своих мечтах, ведь можно встретить того, кому по силам их исполнить. И ему обязательно понадобиться плата за свои услуги.
- До свиданья! – летит в спину прощание. До встречи, глупый мальчик, что уже сегодня станет мухой в паутине, того, кого раньше называли исполнителем желаний. Агато Фраучи – еще одна кладовая духовной энергии, что помогает Кассино Строцци управлять эфиром.
- Я нашла тебя! – звонкий, властный голос, вторгается в сознание, заставляя обратить внимание на его обладательницу. Мужчина кивает высокой блондинке с бесцветными глазами у ног которой крутиться рыженький пуделек.
- Я просто не прятался, - спокойно отвечает он. – И, кстати, мы сегодня будем ужинать не одни.
Теперь уже ее черед кивать. Женщина не спрашивает, и так знает, что значат эти слова. Как знает и то, кто стоит перед ней. Как и то, почему он здесь.
- Хорошо.
***
- Я буду Агато!
- Нет, я!
- Сегодня моя очередь! Ты всегда играешь его! Нечестно!
- Да, какой из тебя Агато! Я же тебя одним пальцем раздавить могу!
- Не правда!!!
- Я буду Агато, все!
- Ба-а-а-бушка!
Высокий желтоглазый мужчина плотнее кутается в теплый, подбитый мехом плащ и не может сдержать улыбки, проходя мимо играющих детей.
Все вокруг потускнело от пыли, роскошные сады высохли и пожелтели. Дождя не было уже второй месяц и на расход воды ввели ограничение. Жители прятались в своих домах, широко распахивая окна в надежде заманить хотя бы небольшой ветерок. Но в этом им было отказано, как и в любой другой милости. Безжалостные солнечные лучи выжигали древние камни мостовых, крыши домов, статуи и обескровленные фонтаны. Все кругом плавилось. Томилось в ожидании долгожданной прохлады.
После прочтения этого автоматом начинаю думать, что дальше будет про императора Иудеи и его деяния в месяц Нисан.))
Мужчина был опасно для столь солнечного дня черноволос и бледен, но, казалось, это совсем его не заботит.
КАК его должно это заботить? Он дожен кричать: "Ужас! Я ченоволос и бледен! Почему, господи, почему я не загорелый румяный блондин?!"
и главное, "казалось, что не заботит", а насамом деле, он только об этом и думал)))%)
прокуратор все же или я путаюсь?
Ну, мне мнилось, что непокрытая голова, темные волосы и белая кожа под палящим солнцем, не есть гуд для здоровья.
Ну, мне мнилось, что непокрытая голова, темные волосы и белая кожа под палящим солнцем, не есть гуд для здоровья. Само по себе, возможно. Странное ощущение от построения фразы, особенно, от слова - казалось.
ну это да, косяк. Вообще, когда выложил и перечитал, ужаснулся количеству ошибок, даже для меня.
А с Булгаковым совершенно неожиданно вышло, просто думал о тепле, а в итоге получилось подражание.
Простите, а кто такие архиваторы?
*бурчит* архивариусы которые, я дидот, простите.
winrar winzip
роскошное исполнение *А*
слог ваааааа *п*
1482 слов
Бальзак сидел в комнате наполненной полумраком. Книжка в его руках вписывалась в окружающее пространство - а то есть, обложка ее была такой же мрачной.
Когда в личное пространство Критика (то бишь комнату) влетел светловолосый парень с ярко-голубыми глазами, Баль как раз недоумевал над наивностью главного героя: ну как? как можно не понимать, что его заманивают в столь сомнительную авантюру?
- Братишка! - сходу начал Есенин (а это был именно он). - Научи меня быть тобой!
Бальзак перевел взгляд с черных строк, выныривая из происходящего в книге, на родственника.
- А мяукать тебя не научить? - скептично поинтересовался он.
- Нет, - неудоуменно отозвался Есь, - мне только быть тобой научиться. Ну пожалуйста…
Бальзак глубоко вздохнул, окончательно разочаровавшись в этом вечере. Затем, не тратя время попусту больше (в его понимание - на чужие дела), он начал перебирать варианты. Остановился на наиболее логичном и частом:
- Что и кто тебе сказал очередную дурость?
- Ну… Я прошел психологический тест в журнале. А потом статистику прочитал, а мужчины истерик не любят… А ты такой спокойный, эталон спокойствия, тебя Нап и выбрал, что ты эталон, наверное. А еще…
Брат Еся прервал этот поток речи.
- Понятно, - "…что ничего непонятно," - продолжил он про себя. Теперь Баль думал, а не поспешил ли недоумевать над наивностью паренька из книги, когда в его жизни есть более красочный - а главное - живой пример.
- Братишка, ну пожалуйста, пожалуйста. А вдруг Жуков меня разлюбит? - и лицезреть бы сейчас стороннему наблюдателю разочарованную мордашку Еся - но в комнате были лишь два брата, да герой в книге, о котором Баль благополучно уже забыл. - А я попрошу испечь Дюма его фирменные печеньки.
Бальзак поморщился: если Дюма со своей выпечкой отставал от него, натолкнувшись на кислую мину, вежливый отказ, якобы связанный с аллергией, или еще что-то в этом роде, то брата ничто не могло остановить. Критик с этим фактом смирился, как принимал и все жизненные несчастья, лишения и обижания - "мактуб", как выразился бы незабвенный Коэльо, которого любил и перечитывал Баль, - "так записано". В связи с этим, Есенин вдруг решил, что брату о-очень нравятся печеньки, и закармливал его ими с завидным постоянством, радуясь совпадению интересов, так что Жуков уже начал ревновать, и останавливало его, видимо, только знание о кровном родстве (но вдруг Наполеон своим извращенным влиянием уже и инцест парню привил?! - праведно возмущался Маршал в своих потаенных мыслях). Абсурдность подозрений ему объяснил Дюма за чашкой чая, отмечая, что Есь просто очень ценит близких ему людей и вообще родственников.
- Давай я тебе без печенек помогу, - оживился Баль.
"Еще одно мучное изделие кулинарного искусства - и меня придется откачивать," - мрачно закончил он про себя. Пока Есь не начал настаивать на награде, Онорэ продолжил:
- Так что конкретно от меня требуется? - расплывчатых планов Критик не любил.
- Ну как же. Смотреть на мир так же спокойно, - "пофигистично", следовало поправить, - так же знать, что тебя ждет в будущем… Хм. Ты же лучше знаешь, - вдруг заметил Есь, с подозрением покосившись на Бальзака.
- Ммм… Да? Там что-то писали про пессимизм. Попробуй потренироваться на коронной стереотипной фразе: "Мы все умрем", - он ехидно фыркнул. - Ты же можешь не хуже Гамлета играть, представь, что ты актер.
Есенин встал посреди комнаты, принял пафосную позу и не менее пафосно произнес, завершая действо патетическими жестами:
- Мы все умрем!
Бальзак провел ладонью по лицу, а вспомнив про своего ревизора, фейспалм его стал двойным:
- НЕ ХУЖЕ Гамлета, - голосом выделил он, - а не КАК он. Делай это естественно, а то какой смысл?..
Есенин быстро адаптировался: поза его стала обычной - раслабленной, а голубые глаза заблистали - вот тут-то уже стало ясно, что Баля из него еще делать и делать (и все равно не сделать).
- Мы все умрем, - как-то надрывно сказал он, а глаза заблестели еще больше.
- Сегодня - никто не умрет, - поспешил заверить его Бальзак. - Из наших - точно.
Актер шмыгнул носом.
- Из меня ты не получишься?..
- Я? - скептично приподнятая бровь - и Есь тут же поправляется.
- Хоть немножко.
- Ты знаешь, что такое цинизм и для чего он нужен?
Есенин утвердительно кивнул головой, а потом все же решил уточнить:
- И что это в твоем понимании?
- Правда. Если считать за цинизм то, что считают люди.
- Значит, мне нужно всем говорить правду?
Бальзак окинул задумчивым взглядом воодушевленного брата, потом вспомнил, что получится из правды во владении Еся, и ответил:
- Плохая идея.
"Тогда мы все умрем как раз сегодня," - пронеслось у него в мыслях. Необходимо было срочно проанализировать ситуацию: явно надо было промотать ситуацию всю и по порядку. Его осенила - о, нет, не внезапная, ведь это Баль, - догадка.
- А как журнал назывался?
- Какой журнал? - Есенин похлопал глазами, но тут же спохватился, - А... Я не знаю - мне его Гамлет зачитывал.
И вот тут Онорэ пробило на нервный, но глухой смех: так вот что он упустил!
- Ты веришь женским журналам? - пытаясь вывернуться в кресле и не упасть, вопросил он, так же смеясь.
- Почему женским?.. - непонимающе ответил вопросом на вопрос Есь.
- А ты воскреси в памяти светлый образ Гамлета и подумай над тем, что ОНО любит читать, - съехидничал Бальзак. Затем он сдвинул рукав черной рубашки со своего запястья и посмотрел на часы, - Кстати, тебе еще ужин Жукову готовить, так что выброси из головы всякую х.. ерунду и беги в любовное гнездышко.
Лицо Есенина словно осветилось изнутри, прежняя ласковая улыбка изогнула губы, а сам он, порывисто обняв любимого брата, умчался хлопотать к приходу трудящихся на благо семьи и родины.
Бальзак, утруждающий себя ответной полуулыбкой, наконец снова позволил себе сосредоточенное выражение лица и принялся додумывать следующий ход: "Итак, Наполеон не звонил мне, когда было 8 вечера, как обычно после работы - следовательно, они с Жуковым потащились в бар отмечать пятницу. Без компании ему ведь просто скучно."
Решив таким образом, Баль набрал номер дуала. Едва послышался ответ, он быстро, чеканя слова, заговорил:
- Наполеон, ты же сейчас с Жуковым? Не утруждай себя ответом - я знаю и так. Скажи ему, чтобы не смел делать и намеков Есю на его истерики, плаксивость или еще что-нибудь в этом роде. Конечно, в плане истерик с Гамлетом никто не сравнится…но влияние. Только - ЗАВУАЛИРОВАННО. Награда?.. - Онорэ вздохнул устало и, закусив губу, вынес предложение, - Обсудим это вместе с кроватью? - и ехидный, самоуверенный голос возлюбленного выказал согласие.
Теперь Баль мог быть уверенным в своей неприкосновенности относительно проблем брата (личные проблемы других его вообще не касались) еще около недели. Только с Есем уверенным быть ни в чем нельзя. Также Баля беспокоил такой же непредсказуемый кадр как Гамлет и его несомненно пагубное влияние. Его внимание следовало отвлечь. Неспеша Бальзак набрал очередной номер на мобильнике.
- Джек? Нам нужна еще одна проститутка.
Подстраховке он доверял более всего.
"мактуб", как выразился бы незабвенный Коэльо, которого любил и перечитывал Баль
Никогда (никогда - знайте это!) Бальзак не будет любить Коэльо, это ужасное чтиво для не отличающихся интеллектом людей!
А так, в общем-то, фанфик не плохой.
Skyriver, это же уже культовая вещь: убиение проституток в фэндоме хд а я буду любить Вас за то, что Вы любите меня?.. х)
MonMon, хм.. стоило мне запросить статистику, что читают Бали х) я знаю минимум двух Балей, которые его читают, так что это индивидуальные аспекты уже. поэтому я не был бы столь категоричен - там вполне себе есть полезные мысли.
автор 4
вааай))) о да, Бальзак мой мне постоянно это говорит)))))))
Автор4 спасибо большое, так здорово у вас получилось))) слов нету ^^
*AllyS*, бальзачий-автор-4 польщен))