Т4-27 Максим/Бальзак: Критик остро переживает видимое увлечение любимого человека Гамлетом или Есениным, но не знает, что делать с этим в общем и с собой в частности.
Он всегда был рядом. Такой сильный и неправильно правильный. Достаточно прямолинейный, но столь же скрытный. Неудивительно, что он подался за этой ложной яркостью. Хотя, может и не ложной. Черноволосый парень рассеянно сидел на диване, забившись в самый угол. Человек, который фактический приютил его и до сих пор относился относительно хорошо буквально пол часа назад сообщил, что идет с кем-то в кино. Конечно, Бальзаку не нужна такая мелочь. Он ведь - как этот человек-холодильник сказал? - практичная свинья. А ведь юноша пытался побороть себя. И не раз. Пытался играть. И все ради того, кто сейчас проводит время с каким-то Гамлетом. Ради того, кто на него даже не смотрит. Тонкие холодные пальцы с силой хватаются за волосы. Окно открыто настежь, не смотря на достаточно холодный апрель. Ну и пусть. Заболеет и умрет, этому же миру будет лучше. Как там пишут в ванильных статусах? "Если любишь отпусти"? Неплохой вариант. Вот только этот "любимый" отпускать не хочет. Не хватает только клейма. В общем-то это приятное чувство, но не когда это "клеймо" стоит и на других людях. Чем же Бальзак так не угодил Горькому? Он ведь даже приучился мыть за собой посуду сразу и содержать комнату более-менее в чистоте... Кашель с некой болью вырвался из груди. Простуда обеспечена точно. Ну и пусть. И все же, что Бальзак сделал не так? Почему родной человек внезапно отдалился от него? К сожалению, ответов на этот вопрос у юноши не было. Хотя, какой смысл об этом думать? Горький уже с радостной миной ушел к другому. Или к другой. И даже не знаешь, что хуже. Наверное, стоит просто собрать вещи и пропасть. Ненадолго. Но идти некуда. Но и здесь он больше не нужен. Грустная улыбка и что-то теплое и постыдное бежит по щекам. Нет, все в порядке. Просто теперь Бальзак точно стал не нужен.
920. вполне вероятна невТИМность характеров. Ахтунге, не бечено. Максим позвонил час назад и сказал, что задерживается. Уже привычно. А ведь на сегодняшний вечер у Онорое были планы. Точнее, у него были планы организовать вечер Максиму. Парень посмотрел на запись новогоднего концерта Венского Филармонического оркестра и презрительно скривился. Если бы не желание порадовать Макса, он бы в жизни такое не купил. В прочем, желание его радовать исчезало с каждым днем, вытесняемое глухой обидой и холодом. Докурив почти до фильтра, Бальзак воткнул окурок в смерзшийся комок снега на карнизе и прикрыл окно. Ветер, конечно же, задул весь дым внутрь. Ну да черт с ним, проветрится до прихода Макса.
С тех пор, как в контору к Максу пришел новый специалист, прошло три месяца. Всего три месяца? Бальзаку казалось, год. Дни стали тянуться издевательски долго, все больше в них становилось часов без Максима, все более безрадостными становились минуты, проведенные с ним. "Как день прошел?" - "Нормально" - "Чем занимался?" - "Работал, чем же еще" - "Есть хочешь?" - "А ты разве что-то готовил?" Да, Бальзак готовил - иногда, когда совсем нечего было делать. Но чаще он предлагал сходить куда-нибудь: сидение вечерами дома нагнетало лишнюю тоску. "Давай поужинаем где-нибудь?" - "Ты опять курить будешь?" Будет. А еще красного себе закажет и сыр какой-нибудь с орехами. А Макс сухо бросит, что ради этого можно было и не выходить из дома. Баль пожмет плечами и попросит счет за них обоих.
В тот раз он поехал за Максимом после работы. По-дурацки радостный, только забрал свою старенькую Вольво из ремонта. Машина бежала как новая, не скрипела при торможении, исправно работали магнитола и кондиционер. Казалось, осень начинается вполне сносно. Приехал к офису, позвонил. А Горький уже уехал. Бальзак удивился: - А где ты сейчас? Уже дома? - Пока нет. - Хм. А куда за тобой подъехать? - Никуда, я сам доберусь. - Ну окей. Но мог и предупредить. - Да ты тоже любитель сюрпризов. Я не ожидал, что ты сегодня приедешь. Вот и все. Вот и сам дурак. Отрастил крылья? Засунь их себе обратно.
В следующий раз Оноре предупредил. Свободный график работы позволял ему заезжать за Максом чуть ли не каждый день, но тот отговорил. То ему задержаться нужно, то по дороге заехать куда-нибудь. В конце-концов, Бальзак смирился с тем, что тот просто охраняет свою личную свободу таким образом. Он так же сидел в машине напротив офиса и ждал, предварительно позвонив, чтобы его внесли в расписание. Максим вышел на пятнадцать минут позже, чем они договаривались. Рядом с ним шел, улыбаясь, парень среднего роста, узкоплечий и какой-то тонко-угловатый на фоне пропорциональной, статной фигуры Макса. Улыбался и кивал каждому слову Макса, немного хмурил брови, потом качал головой, кажется, даже руками махал, а Максим пожимал плечами, улыбался краешками губ, щурился слегка, и снова рассказывал. На крыльце они остановились, договорили, парень еще немного помахал руками и выдал какой-то странно-изящный жест, не то невидимую мошку отогнал, не то очки поправил. Потом первым протянул руку, и Макс пожал ее. А еще придержал его за плечо, словно старого друга. Нет. Не друга. Баль, наблюдавший эту картину из машины не чувствовал ничего. Ну коллега. Ну подружились. Макс никогда особо не распространялся, с кем он работает, с кем как общается. Потом он узнал от общего знакомого, Дона, что этот парнишка у них новенький совсем, без году неделя, а Макс «взял его под крыло», мол, молодой талант, творческая личность. Баль тогда мрачно про себя поинтересовался, кто из них — Макс или Дон, не понимает разницы между «взять под крыло» и «положить глаз». По смутному внутреннему убеждению Оноре, друзьями за неделю не становились.
Это не был гром среди ясного неба. Проклиная свою адскую способность все замечать, Бальзак каждый день находил подтверждения тому, чего предпочел бы не видеть. Но не здесь, не с Максимом. Не с его Максом, который не умеет врать и изворачиваться, который может промолчать - когда может, - но только не соврать. В какой-то момент Бальзаку хотелось, отчаянно хотелось, чтобы он соврал. Чтобы придумал какую угодно околесицу, чтобы нес полную чушь, пудрил мозги, вешал лапшу - лишь бы говорил. Но Макс молчал. Терпение трескалось, как весенний лед, болезненно, медленно и тихо. Он все понимал, ему не нужно было озвучивать правду, он ее видел помимо своей воли и чувствовал каждой клеткой. Максим не исчезал. Он продолжал приезжать по субботам, не выгонял, когда Бальзак приезжал к нему. Но вся эта вежливость была настолько бессмысленной и пустой, что хотелось выть. Знакомый Роб как-то вздохнул и позавидовал Бальзаку: «Макс у тебя такой ответственный». Ну да, ответственный - пригрел, теперь бросить стыдно. Критик чувствовал себя полным идиотом, немым, мечтающим еще и ослепнуть вдобавок. Отношения, в которые он вложил столько душевных сил, умирали у него на глазах, и он ничего не мог с этим поделать. Максим просто перестал быть с ним, физически оставаясь на том же месте. Как будто из живого человека вынули душу и забрали, а тело оставили — на, мол, не жалко.
От ежевечерних мыслей Бальзака отвлек скрежет в замочной скважине. Входная дверь открылась, в прихожей послышались шаги. Минуту было тихо, потом шаги послышались уже у кухни. Максим открыл дверь и, привыкнув к темноте, уставился на Критика. Тот сидел перед приоткрытой форточкой, натянув рукава водолазки до кончиков пальцев и цедил нечто, напоминавшее заваренный до состояния «ложка стоит» зеленый чай. - У тебя тут холодно, темно и воняет, - констатировал Макс. - Да, я заметил, мой проницательный друг, - ухмыльнулся Бальзак, - извини, что не подготовился. Ты сказал, что будешь позже. Бальзак поставил кружку на подоконник и встал к Максиму вплотную, темные глаза нехорошо блеснули в тусклом свете, сочившемся из коридора. - Планы отменились? - Ты не рад? - совершенно безэмоционально поинтересовался Горький. Бальзак пожал плечами. Кажется, настала его очередь не врать.
Спасибо автор, хорошее исполнение, именно так и могло быть.
Ну да, ответственный - пригрел, теперь бросить стыдно. Критик чувствовал себя полным идиотом, немым, мечтающим еще и ослепнуть вдобавок. Отношения, в которые он вложил столько душевных сил, умирали у него на глазах, и он ничего не мог с этим поделать. Да так мы и чувствуем.
Ну да, ответственный - пригрел, теперь бросить стыдно. Критик чувствовал себя полным идиотом, немым, мечтающим еще и ослепнуть вдобавок. Отношения, в которые он вложил столько душевных сил, умирали у него на глазах, и он ничего не мог с этим поделать. Максим просто перестал быть с ним, физически оставаясь на том же месте. Как будто из живого человека вынули душу и забрали, а тело оставили — на, мол, не жалко.
вы так правы, автор, действительно до боли, спасибо. я унесу это к себе и спрячу, если вы не против?
ох,как же это знакомо мне. ведь,я бальзак безнадёжно влюблённый в горького. это даже забавно,будто автор сего рассказа следить за моей жизнью. автор, продолжайте.
Он всегда был рядом. Такой сильный и неправильно правильный. Достаточно прямолинейный, но столь же скрытный. Неудивительно, что он подался за этой ложной яркостью. Хотя, может и не ложной.
Черноволосый парень рассеянно сидел на диване, забившись в самый угол. Человек, который фактический приютил его и до сих пор относился относительно хорошо буквально пол часа назад сообщил, что идет с кем-то в кино. Конечно, Бальзаку не нужна такая мелочь. Он ведь - как этот человек-холодильник сказал? - практичная свинья.
А ведь юноша пытался побороть себя. И не раз. Пытался играть. И все ради того, кто сейчас проводит время с каким-то Гамлетом. Ради того, кто на него даже не смотрит. Тонкие холодные пальцы с силой хватаются за волосы. Окно открыто настежь, не смотря на достаточно холодный апрель. Ну и пусть. Заболеет и умрет, этому же миру будет лучше.
Как там пишут в ванильных статусах? "Если любишь отпусти"? Неплохой вариант. Вот только этот "любимый" отпускать не хочет. Не хватает только клейма. В общем-то это приятное чувство, но не когда это "клеймо" стоит и на других людях. Чем же Бальзак так не угодил Горькому? Он ведь даже приучился мыть за собой посуду сразу и содержать комнату более-менее в чистоте...
Кашель с некой болью вырвался из груди. Простуда обеспечена точно. Ну и пусть.
И все же, что Бальзак сделал не так? Почему родной человек внезапно отдалился от него? К сожалению, ответов на этот вопрос у юноши не было. Хотя, какой смысл об этом думать? Горький уже с радостной миной ушел к другому. Или к другой. И даже не знаешь, что хуже. Наверное, стоит просто собрать вещи и пропасть. Ненадолго. Но идти некуда. Но и здесь он больше не нужен.
Грустная улыбка и что-то теплое и постыдное бежит по щекам. Нет, все в порядке. Просто теперь Бальзак точно стал не нужен.
что там о было ванильных статусах?
очередной мимокрокодил бальзак
и +1 к хэппиэнду или проде, а то не распробовали как-то)
очередной баль.
ноуноуноу
Максим позвонил час назад и сказал, что задерживается. Уже привычно. А ведь на сегодняшний вечер у Онорое были планы. Точнее, у него были планы организовать вечер Максиму. Парень посмотрел на запись новогоднего концерта Венского Филармонического оркестра и презрительно скривился. Если бы не желание порадовать Макса, он бы в жизни такое не купил. В прочем, желание его радовать исчезало с каждым днем, вытесняемое глухой обидой и холодом. Докурив почти до фильтра, Бальзак воткнул окурок в смерзшийся комок снега на карнизе и прикрыл окно. Ветер, конечно же, задул весь дым внутрь. Ну да черт с ним, проветрится до прихода Макса.
С тех пор, как в контору к Максу пришел новый специалист, прошло три месяца. Всего три месяца? Бальзаку казалось, год. Дни стали тянуться издевательски долго, все больше в них становилось часов без Максима, все более безрадостными становились минуты, проведенные с ним. "Как день прошел?" - "Нормально" - "Чем занимался?" - "Работал, чем же еще" - "Есть хочешь?" - "А ты разве что-то готовил?"
Да, Бальзак готовил - иногда, когда совсем нечего было делать. Но чаще он предлагал сходить куда-нибудь: сидение вечерами дома нагнетало лишнюю тоску.
"Давай поужинаем где-нибудь?" - "Ты опять курить будешь?"
Будет. А еще красного себе закажет и сыр какой-нибудь с орехами. А Макс сухо бросит, что ради этого можно было и не выходить из дома. Баль пожмет плечами и попросит счет за них обоих.
В тот раз он поехал за Максимом после работы. По-дурацки радостный, только забрал свою старенькую Вольво из ремонта. Машина бежала как новая, не скрипела при торможении, исправно работали магнитола и кондиционер. Казалось, осень начинается вполне сносно. Приехал к офису, позвонил. А Горький уже уехал. Бальзак удивился:
- А где ты сейчас? Уже дома?
- Пока нет.
- Хм. А куда за тобой подъехать?
- Никуда, я сам доберусь.
- Ну окей. Но мог и предупредить.
- Да ты тоже любитель сюрпризов. Я не ожидал, что ты сегодня приедешь.
Вот и все. Вот и сам дурак. Отрастил крылья? Засунь их себе обратно.
В следующий раз Оноре предупредил. Свободный график работы позволял ему заезжать за Максом чуть ли не каждый день, но тот отговорил. То ему задержаться нужно, то по дороге заехать куда-нибудь. В конце-концов, Бальзак смирился с тем, что тот просто охраняет свою личную свободу таким образом.
Он так же сидел в машине напротив офиса и ждал, предварительно позвонив, чтобы его внесли в расписание. Максим вышел на пятнадцать минут позже, чем они договаривались. Рядом с ним шел, улыбаясь, парень среднего роста, узкоплечий и какой-то тонко-угловатый на фоне пропорциональной, статной фигуры Макса. Улыбался и кивал каждому слову Макса, немного хмурил брови, потом качал головой, кажется, даже руками махал, а Максим пожимал плечами, улыбался краешками губ, щурился слегка, и снова рассказывал. На крыльце они остановились, договорили, парень еще немного помахал руками и выдал какой-то странно-изящный жест, не то невидимую мошку отогнал, не то очки поправил. Потом первым протянул руку, и Макс пожал ее. А еще придержал его за плечо, словно старого друга. Нет. Не друга.
Баль, наблюдавший эту картину из машины не чувствовал ничего. Ну коллега. Ну подружились. Макс никогда особо не распространялся, с кем он работает, с кем как общается.
Потом он узнал от общего знакомого, Дона, что этот парнишка у них новенький совсем, без году неделя, а Макс «взял его под крыло», мол, молодой талант, творческая личность. Баль тогда мрачно про себя поинтересовался, кто из них — Макс или Дон, не понимает разницы между «взять под крыло» и «положить глаз». По смутному внутреннему убеждению Оноре, друзьями за неделю не становились.
Это не был гром среди ясного неба. Проклиная свою адскую способность все замечать, Бальзак каждый день находил подтверждения тому, чего предпочел бы не видеть. Но не здесь, не с Максимом. Не с его Максом, который не умеет врать и изворачиваться, который может промолчать - когда может, - но только не соврать.
В какой-то момент Бальзаку хотелось, отчаянно хотелось, чтобы он соврал. Чтобы придумал какую угодно околесицу, чтобы нес полную чушь, пудрил мозги, вешал лапшу - лишь бы говорил. Но Макс молчал. Терпение трескалось, как весенний лед, болезненно, медленно и тихо. Он все понимал, ему не нужно было озвучивать правду, он ее видел помимо своей воли и чувствовал каждой клеткой. Максим не исчезал. Он продолжал приезжать по субботам, не выгонял, когда Бальзак приезжал к нему. Но вся эта вежливость была настолько бессмысленной и пустой, что хотелось выть.
Знакомый Роб как-то вздохнул и позавидовал Бальзаку: «Макс у тебя такой ответственный».
Ну да, ответственный - пригрел, теперь бросить стыдно. Критик чувствовал себя полным идиотом, немым, мечтающим еще и ослепнуть вдобавок. Отношения, в которые он вложил столько душевных сил, умирали у него на глазах, и он ничего не мог с этим поделать. Максим просто перестал быть с ним, физически оставаясь на том же месте. Как будто из живого человека вынули душу и забрали, а тело оставили — на, мол, не жалко.
От ежевечерних мыслей Бальзака отвлек скрежет в замочной скважине. Входная дверь открылась, в прихожей послышались шаги. Минуту было тихо, потом шаги послышались уже у кухни. Максим открыл дверь и, привыкнув к темноте, уставился на Критика. Тот сидел перед приоткрытой форточкой, натянув рукава водолазки до кончиков пальцев и цедил нечто, напоминавшее заваренный до состояния «ложка стоит» зеленый чай.
- У тебя тут холодно, темно и воняет, - констатировал Макс.
- Да, я заметил, мой проницательный друг, - ухмыльнулся Бальзак, - извини, что не подготовился. Ты сказал, что будешь позже.
Бальзак поставил кружку на подоконник и встал к Максиму вплотную, темные глаза нехорошо блеснули в тусклом свете, сочившемся из коридора.
- Планы отменились?
- Ты не рад? - совершенно безэмоционально поинтересовался Горький.
Бальзак пожал плечами. Кажется, настала его очередь не врать.
тождик
Ну да, ответственный - пригрел, теперь бросить стыдно. Критик чувствовал себя полным идиотом, немым, мечтающим еще и ослепнуть вдобавок. Отношения, в которые он вложил столько душевных сил, умирали у него на глазах, и он ничего не мог с этим поделать.
Да так мы и чувствуем.
Баль.
а2
вы так правы, автор, действительно до боли, спасибо.
я унесу это к себе и спрячу, если вы не против?
а2
это даже забавно,будто автор сего рассказа следить за моей жизнью.
автор, продолжайте.