Самое страшное – это мухи. К духоте он привык давно, надо только стараться дышать легко, по чуть-чуть, а боль уже не беспокоит. Даже все приближающийся грохот снарядов перестал пугать. Вот только мухи… Достоевский морщится, и осторожно, чтоб не застонать, смахивает очередную со лба. Но она снова садится. Он вздыхает – тихо, почти беззвучно, но Штирлиц все равно слышит. Отбрасывает какие-то бумаги, бросается на колени рядом: - Еще чуть-чуть, держись. Смахивает муху, прихлопывает одним движением, и нежно, так нежно, что расплакаться хочется, убирает со лба тяжелые, влажные, словно опутавшие его змеи, длинные каштановые пряди. Целует, едва касаясь, и смотрит – устало, ласково и обреченно. Достоевский видит эту обреченность, тщательно скрытую за нежностью и заботой. - Все хорошо, - он сплетает ладони. – Иди… тебе надо закончить. Ты ведь знаешь – Долг превыше… - Я знаю, - коротко бросает Штирлиц.
Он мечется по тесным комнатушкам, наплевав на привычную неторопливость, хватает бумаги без разбору, бросает в огонь – чертова жара! Достоевский ранен слишком тяжело – он знает это, он чувствует его боль глубже, чем собственную, но не может ничем помочь. Беспомощность убивает. Почему не ранило его? Почему не он бросился, как герой, как дурак? Почему он не смог предвидеть, предостеречь, предупредить? Но прошлого не изменить, а будущее… Кто знает, сколько еще часов им суждено? Последняя папка, разорванная на мелкие клочки, летит в огонь. Врагу достанется только пепел. Из соседней комнаты раздается тихий шепот – Штирлиц бросается туда, берет за руку, смотри встревоженно и испуганно. - Они…близко. Слышишь? Из окна видны солдаты: много, слишком много против двоих практически не вооруженных, один из которых – с раной живота. - Ерунда, справимся, - уверенно говорит он. – Мы бывали и не в таких переделках. И всегда побеждали, помнишь? Пока мы вместе – плевать на всех, отстреляемся! Я защищу тебя. Всегда. - Я знаю, - Достоевский слабо улыбается, смотрит светло и мечтательно. – Помнишь те каникулы, когда нам было по шестнадцать? Озеро, дикая малина, и раненый голубь – я пытался его выходить, и ты был единственным, кто не посмеялся. Нашел книгу о них, смастерил гнездышко, залечил поломанное крыло. Я влюбился первым, а потом жутко испугался этого. Хорошо, что ты все понял и сделал первый шаг. Достоевский снова тихонько вздохнул, словно монолог отобрал его последние силы. - Как жаль… что мы никогда больше не будем вместе… на том берегу. Штирлиц молча целует его – это не берег, это душный и тесный бревенчатый штаб. Но ведь чувства важнее декораций? Снаружи слышаться шаги. Сейчас они будут здесь. Слабая рука вкладывает ему в ладонь что-то холодное. Пистолет? Зачем это, ведь патронов все равно нет? - Я оставил один… на всякий случай, - Достоевский протягивает ему патрон. – Я доверял тебе свою жизнь, и хочу доверить смерть. Пожалуйста, убей меня. Будет лучше, если это сделаешь ты. От твоей пули совсем не будет больно. Достоевский бросает последний взгляд сквозь мутное стекло – Штирлиц догадывается, что он видит там вместо выжженного поля: лес, и за стеной плещется озеро, а они едят сладкую, чуть терпкую ароматную землянику и мечтают вслух. Но грохот за дверью выдергивает в реальность, и Достоевский смотри на него все с той же мягкой, ласковой улыбкой, он весь - словно тоненькая восковая свеча с маленьким, но ярким пламенем, что вот-вот погаснет. - Пожалуйста, - тихо шепчет он. Штирлиц поднимает пистолет. Как хотелось бы умереть первым, чтоб не видеть светящейся добром улыбки. Но он поклялся себе заботиться о нем. Не Долг, нет, - Любовь превыше… Жаль, что одну пулю нельзя разделить на двоих.
…Those who are dead are not dead, they are just living in my head.
Снаружи долго и упорно лил дождь, барабанил по крыше и стенам, плутал в лабиринтах водостоков, как будто играя на человеческих нервах, хотя обычно он скорее убаюкивал и успокаивал. Все звуки на улице, будь то периодически разрывающий монотонность вой полицейских сирен, выкрики или выстрелы – все превращалось в белый шум, рождающий внутри чувство едкого страха и губительной паники. Из-за туч даже лунный свет толком не мог пробраться внутрь комнаты с грязными стеклами в полузаброшенном жилом доме, где находились двое мужчин в черных костюмах и шляпах, как будто сошедшие с кинопленки фильмов жанра нуар.
Штирлиц сидел возле окна, напряженно глядя в окно, пытаясь понять, насколько близко люди из знаменитой шайки от их убежища. Их размытые темные фигуры расползались, как змеи из клубка, в разных направлениях и явно намеревались обшарить весь квартал. Уйти живыми они вряд ли дадут - с теми, кто перешел им дорогу, у этих ребят разговор короткий – все в духе того времени. Штирлиц знал, что ситуация плоха и нужно было срочно что-то придумывать, но прятаться в пустой квартире в криминальном районе Нью-Йорка от преследования бандитов… Да, это больше похоже на тупик. Во всяком случае, они уже давно окружены и это только вопрос времени, когда их обнаружат. Он невольно заскрипел зубами, потому что не видел иного выхода кроме как сопротивляться до конца. Но черт, их было слишком много, а все его соратники давно пропали в царившей снаружи тьме – возможно, их уже всех нет в живых.
… Time is so short and I`m sure there must be something more.
Штирлиц вздрогнул. Достоевский прекратил тихо напевать и бросил на него тревожный взгляд, в котором читалось: ну что, что будем делать? Через пару секунд каждый снова вел себя по-своему отрешенно: Достоевский крепко о чем-то задумался, глядя в одну точку, и придерживал кровоточащую руку, пытаясь не обращать внимание на боль, Штирлиц же, вцепившись в пистолет, напряженно смотрел куда-то в темноту.
- Они возвращаются из соседнего двора, кажется, направляются сюда. Через десять минут они сообразят зайти именно в этот дом. – глухо сказал Штирлиц. – У тебя еще остались патроны? – - Да, но на всех явно не хватит. - У нас все равно нет выбора. Прятаться здесь больше нельзя. Я выйду и постараюсь их отвлечь, придется бежать и надеяться, что в темноте можно будет скрыться хоть как-то. Отстреливаться по необходимости. Не исключено, конечно, что нас ждет засада в ближайшем переулке, но это лучше, чем встретить их здесь и успеть увидеть свои мозги на стенке. - Куда ты пойдешь? Уверен, они предугадали все, что ты можешь предпринять, ты и шагу за порог сделать не успеешь! - У тебя есть идеи получше!? – Штирлиц злился, хотя в душе тоже понимал, что шансов выбраться наверняка уже нет. Достоевский устало вздохнул. - Больше всего на свете я бы хотел сейчас проснуться тем солнечным утром пять дней назад, курить ее сигареты и видеть, как она мирно спит рядом. Думать, что ничего плохого с нами никогда не случится, что мы уедем на острова, как хотели, оборвем все контакты и будем жить счастливо. Я так часто ошибаюсь в людях, но я не думал, что это коснется и тебя. Мне очень жаль… - Ты не виноват в том, что она оказалась лживой тварью. - Я должен был догадаться… - Уже поздно. Да и неважно, если честно.
Достоевский отрицательно покачал головой, поднялся, слегка теряя равновесие, и посмотрел в сторону двери. - Я слышу шаги внизу.
Штирлиц застыл на месте, еще сильнее сжав пистолет. Он мог скрывать свои эмоции в практически любых ситуациях, и сейчас посторонний человек никогда бы не догадался, с каким на самом деле липким и навязчивым ужасом он боролся.
- Отойди. – бросил он Достоевскому, пытаясь оттолкнуть его куда-то вглубь комнаты, но тот лишь как-то слабо улыбнулся и уверенно встал рядом, достал пистолет и начал перезаряжать его скользкими от крови пальцами. Он внезапно поверил, что перед смертью у людей перед глазами пролетает вся жизнь, во всяком случае, именно так он объяснил бы все самые радостные и счастливые моменты, которые Достоевский вдруг внезапно начал вспоминать так ярко, как будто и не было тех лет, что замазали их темно-серым слоем криминальной действительности. Как будто вся эта чернота прямо сейчас готова рассеяться рваными хлопьями и все на самом деле окажется сном, а его друг – всего лишь тенью, ведь на самом деле он у себя дома, целый и невредимый.
- Спиной к спине отстреливаться конечно чуть проще, но сейчас это бесполезно. Не думай, что я брошу тебя, у меня ни за что не хватит духу смотреть в глаза твоей жене, если до этого я увижу твой труп.
Штирлиц хотел что-то сказать, но слова застряли где-то внутри, а шаги раздавались уже на лестнице и можно было отсчитывать секунды, что невольно и делал Достоевский. Дождь успел прекратиться и теперь лунный свет пробивался сквозь это грязное стекло и жалюзи, отбрасывая на его лицо тень, как будто от тюремной решетки, смазывая все эмоции в одну жутковатую гримасу.
…You thought you might be a ghost. You didn`t get to heaven but you made it close.
-
-
01.07.2011 в 18:12- Еще чуть-чуть, держись.
Смахивает муху, прихлопывает одним движением, и нежно, так нежно, что расплакаться хочется, убирает со лба тяжелые, влажные, словно опутавшие его змеи, длинные каштановые пряди.
Целует, едва касаясь, и смотрит – устало, ласково и обреченно. Достоевский видит эту обреченность, тщательно скрытую за нежностью и заботой.
- Все хорошо, - он сплетает ладони. – Иди… тебе надо закончить. Ты ведь знаешь – Долг превыше…
- Я знаю, - коротко бросает Штирлиц.
Он мечется по тесным комнатушкам, наплевав на привычную неторопливость, хватает бумаги без разбору, бросает в огонь – чертова жара! Достоевский ранен слишком тяжело – он знает это, он чувствует его боль глубже, чем собственную, но не может ничем помочь. Беспомощность убивает. Почему не ранило его? Почему не он бросился, как герой, как дурак? Почему он не смог предвидеть, предостеречь, предупредить?
Но прошлого не изменить, а будущее… Кто знает, сколько еще часов им суждено?
Последняя папка, разорванная на мелкие клочки, летит в огонь. Врагу достанется только пепел.
Из соседней комнаты раздается тихий шепот – Штирлиц бросается туда, берет за руку, смотри встревоженно и испуганно.
- Они…близко. Слышишь?
Из окна видны солдаты: много, слишком много против двоих практически не вооруженных, один из которых – с раной живота.
- Ерунда, справимся, - уверенно говорит он. – Мы бывали и не в таких переделках. И всегда побеждали, помнишь? Пока мы вместе – плевать на всех, отстреляемся! Я защищу тебя. Всегда.
- Я знаю, - Достоевский слабо улыбается, смотрит светло и мечтательно. – Помнишь те каникулы, когда нам было по шестнадцать? Озеро, дикая малина, и раненый голубь – я пытался его выходить, и ты был единственным, кто не посмеялся. Нашел книгу о них, смастерил гнездышко, залечил поломанное крыло. Я влюбился первым, а потом жутко испугался этого. Хорошо, что ты все понял и сделал первый шаг.
Достоевский снова тихонько вздохнул, словно монолог отобрал его последние силы.
- Как жаль… что мы никогда больше не будем вместе… на том берегу.
Штирлиц молча целует его – это не берег, это душный и тесный бревенчатый штаб. Но ведь чувства важнее декораций?
Снаружи слышаться шаги. Сейчас они будут здесь. Слабая рука вкладывает ему в ладонь что-то холодное. Пистолет? Зачем это, ведь патронов все равно нет?
- Я оставил один… на всякий случай, - Достоевский протягивает ему патрон. – Я доверял тебе свою жизнь, и хочу доверить смерть. Пожалуйста, убей меня. Будет лучше, если это сделаешь ты. От твоей пули совсем не будет больно.
Достоевский бросает последний взгляд сквозь мутное стекло – Штирлиц догадывается, что он видит там вместо выжженного поля: лес, и за стеной плещется озеро, а они едят сладкую, чуть терпкую ароматную землянику и мечтают вслух. Но грохот за дверью выдергивает в реальность, и Достоевский смотри на него все с той же мягкой, ласковой улыбкой, он весь - словно тоненькая восковая свеча с маленьким, но ярким пламенем, что вот-вот погаснет.
- Пожалуйста, - тихо шепчет он.
Штирлиц поднимает пистолет. Как хотелось бы умереть первым, чтоб не видеть светящейся добром улыбки. Но он поклялся себе заботиться о нем. Не Долг, нет, - Любовь превыше…
Жаль, что одну пулю нельзя разделить на двоих.
-
-
01.07.2011 в 19:37-
-
01.07.2011 в 20:31-
-
01.07.2011 в 20:43Заказчик
-
-
02.07.2011 в 08:52-
-
02.07.2011 в 11:21-
-
02.07.2011 в 13:30-
-
02.07.2011 в 16:35-
-
02.07.2011 в 16:35=)
Спасибо.
-
-
02.07.2011 в 19:03Это так трогательно и чудесно!
Так хочеться хэ, но нлеьзя, ибо так и должно быть.
Автор, вы чудо!
-
-
02.07.2011 в 19:27-
-
02.07.2011 в 21:09_________________________________
…Those who are dead are not dead, they are just living in my head.
Снаружи долго и упорно лил дождь, барабанил по крыше и стенам, плутал в лабиринтах водостоков, как будто играя на человеческих нервах, хотя обычно он скорее убаюкивал и успокаивал. Все звуки на улице, будь то периодически разрывающий монотонность вой полицейских сирен, выкрики или выстрелы – все превращалось в белый шум, рождающий внутри чувство едкого страха и губительной паники.
Из-за туч даже лунный свет толком не мог пробраться внутрь комнаты с грязными стеклами в полузаброшенном жилом доме, где находились двое мужчин в черных костюмах и шляпах, как будто сошедшие с кинопленки фильмов жанра нуар.
Штирлиц сидел возле окна, напряженно глядя в окно, пытаясь понять, насколько близко люди из знаменитой шайки от их убежища. Их размытые темные фигуры расползались, как змеи из клубка, в разных направлениях и явно намеревались обшарить весь квартал. Уйти живыми они вряд ли дадут - с теми, кто перешел им дорогу, у этих ребят разговор короткий – все в духе того времени.
Штирлиц знал, что ситуация плоха и нужно было срочно что-то придумывать, но прятаться в пустой квартире в криминальном районе Нью-Йорка от преследования бандитов… Да, это больше похоже на тупик. Во всяком случае, они уже давно окружены и это только вопрос времени, когда их обнаружат.
Он невольно заскрипел зубами, потому что не видел иного выхода кроме как сопротивляться до конца. Но черт, их было слишком много, а все его соратники давно пропали в царившей снаружи тьме – возможно, их уже всех нет в живых.
… Time is so short and I`m sure there must be something more.
Штирлиц вздрогнул.
Достоевский прекратил тихо напевать и бросил на него тревожный взгляд, в котором читалось: ну что, что будем делать?
Через пару секунд каждый снова вел себя по-своему отрешенно: Достоевский крепко о чем-то задумался, глядя в одну точку, и придерживал кровоточащую руку, пытаясь не обращать внимание на боль, Штирлиц же, вцепившись в пистолет, напряженно смотрел куда-то в темноту.
- Они возвращаются из соседнего двора, кажется, направляются сюда. Через десять минут они сообразят зайти именно в этот дом. – глухо сказал Штирлиц. – У тебя еще остались патроны? –
- Да, но на всех явно не хватит.
- У нас все равно нет выбора. Прятаться здесь больше нельзя. Я выйду и постараюсь их отвлечь, придется бежать и надеяться, что в темноте можно будет скрыться хоть как-то. Отстреливаться по необходимости. Не исключено, конечно, что нас ждет засада в ближайшем переулке, но это лучше, чем встретить их здесь и успеть увидеть свои мозги на стенке.
- Куда ты пойдешь? Уверен, они предугадали все, что ты можешь предпринять, ты и шагу за порог сделать не успеешь!
- У тебя есть идеи получше!? – Штирлиц злился, хотя в душе тоже понимал, что шансов выбраться наверняка уже нет.
Достоевский устало вздохнул.
- Больше всего на свете я бы хотел сейчас проснуться тем солнечным утром пять дней назад, курить ее сигареты и видеть, как она мирно спит рядом. Думать, что ничего плохого с нами никогда не случится, что мы уедем на острова, как хотели, оборвем все контакты и будем жить счастливо. Я так часто ошибаюсь в людях, но я не думал, что это коснется и тебя. Мне очень жаль…
- Ты не виноват в том, что она оказалась лживой тварью.
- Я должен был догадаться…
- Уже поздно. Да и неважно, если честно.
Достоевский отрицательно покачал головой, поднялся, слегка теряя равновесие, и посмотрел в сторону двери.
- Я слышу шаги внизу.
Штирлиц застыл на месте, еще сильнее сжав пистолет. Он мог скрывать свои эмоции в практически любых ситуациях, и сейчас посторонний человек никогда бы не догадался, с каким на самом деле липким и навязчивым ужасом он боролся.
- Отойди. – бросил он Достоевскому, пытаясь оттолкнуть его куда-то вглубь комнаты, но тот лишь как-то слабо улыбнулся и уверенно встал рядом, достал пистолет и начал перезаряжать его скользкими от крови пальцами.
Он внезапно поверил, что перед смертью у людей перед глазами пролетает вся жизнь, во всяком случае, именно так он объяснил бы все самые радостные и счастливые моменты, которые Достоевский вдруг внезапно начал вспоминать так ярко, как будто и не было тех лет, что замазали их темно-серым слоем криминальной действительности. Как будто вся эта чернота прямо сейчас готова рассеяться рваными хлопьями и все на самом деле окажется сном, а его друг – всего лишь тенью, ведь на самом деле он у себя дома, целый и невредимый.
- Спиной к спине отстреливаться конечно чуть проще, но сейчас это бесполезно. Не думай, что я брошу тебя, у меня ни за что не хватит духу смотреть в глаза твоей жене, если до этого я увижу твой труп.
Штирлиц хотел что-то сказать, но слова застряли где-то внутри, а шаги раздавались уже на лестнице и можно было отсчитывать секунды, что невольно и делал Достоевский. Дождь успел прекратиться и теперь лунный свет пробивался сквозь это грязное стекло и жалюзи, отбрасывая на его лицо тень, как будто от тюремной решетки, смазывая все эмоции в одну жутковатую гримасу.
…You thought you might be a ghost.
You didn`t get to heaven but you made it close.
-
-
03.07.2011 в 01:56-
-
03.07.2011 в 16:20понравилось.
-
-
29.12.2011 в 23:05Дост.