Мне не сказали ни причин, ни повода. Просто повязали, привезли и кинули в камеру. Я не понимал тогда, за что приговорён к лишению свободы. Признаться, я не понимал ровным счётом ничего, и бессмысленно, но с диким упорством, дёргался, как рыба, выброшенная на песок. Я даже о том, что попал в колонию строгого режима, узнал в последнюю очередь. Шок и паническое метание охватывало мои мысли. Почему никто не удосужился хотя бы предупредить? Всё-таки политика – опасная профессия. Свидания с кем-либо мне запретили, а объяснять мне «суть» не спешила ни охрана, ни комендант. Они скалили зубы, отворачивались, игнорировали мои требования, а за угрозы в их сторону я порой неслабо так.. впрочем, не так уж это и важно. Важно то, что я угодил с ловушку. В абсолютно новую, чуждую мне среду. Неудивительно, что первые несколько часов в своей камере я провёл в углу в гордом одиночестве. Камера не особо ждала моего появления, равно как и её тогдашние жители. Они не обратили на меня ровным счётом никакого внимания, да и я не особо спешил знакомиться. Само помещение оказалось ужасно узким. В него еле-еле поместились две двухъярусные кровати, одна из которых была заставлена свёрнутыми кое-как одеялами. Чудом дизайнерской мысли являлась малюсенькая тумбочка, намертво втиснутая меж лежбищами, на которой теплилась тусклая лампочка. Внимание привлекла громадная спина, издающая мелодичный толи храп, толи рычание с первого «этажа». Засев в углу, я буравил её, размеренно поднимающуюся и опускающуюся, туповатым взглядом, оставив попытки собрать мысли в кучу. - Опа-па. Новенький – готовенький, - над спиной нечесаным скопом повисли чьи-то волосы, чёрные, с грязным оттенком каштанового. Только приглядевшись, я сумел заметить меж прядей, закрывающих всё лицо, ярко-жёлтый глаз. Он почти не мигал и смотрел на меня, чуть прищурившись. Наконец я сообразил, что заговорившее со мной существо, точнее, его голова, не имеет никакого отношения к исполинскому туловищу на койке. Похрапывание продолжалось, а новый сокамерник высунулся из-под одеяла, обнажив тонкий и костлявый свой торс, и улёгся ним на спящего соседа, как на подушечку. Матерь Божья, два мужика в одной кровати! Я мог бы удивиться, но в тот момент меня мало что волновало. Я играл в молчуна и даже отвернулся от заинтересованного. У того, к счастью, быстро пропал всякий энтузиазм к общению, к тому же, со стороны «спины» послышалось со сна сиплое «холоду не напускай», и не менее внушительная ручища сгребла брюнета куда-то.. куда-то туда.
Бальзак. Непроходимая концентрация скепсиса и здорового пессимизма. «Прописка» его значилась на верхней койке, но там он проводил только дневное время, углубившись в записи или собственные мысли. По ночам же он всегда перебирался вниз. Я не спешил интересоваться, зачем, и что за отношения связывают их, но сам Баль ссылался на какой-то заумный термин про «недостаточность», подразумевая то, что сам не в состоянии согреться и всего лишь не хочет замёрзнуть насмерть. «Всё равно все сдохнем, так с чего бы мне – первым?». И один из его глаз закрыт навсегда под зачёсанными набок волосами.
Жуков показался мне зверюгой. И показался не зря, но.. он меня не трогал. Всё наше общение решилось в первый же день знакомства, когда он хмуро глянул на меня глубоко посаженными глазами и, склонившись, вымолвил: «А ты, рыжий, если жить хочешь, не возникай». На том и закончилось, сменившись игнорированием. Я и не рвался в собеседники. Никто на зоне не рвался. Жуков носил среди масс звание «короля», причём не зря носил, внушая как буграми мышц, так и небывалой логикой в контексте «как лучше и действенней запугать». Страшный человек, на самом деле, и я рад был, что он не цеплялся ко мне больше.
Самым неожиданным в этой компании являлся Габен. Он и народу-то являлся в редких случаях, как сурок по весне, устало хлопая ресницами и обнимая подушку. Из одеяла на другом верхнем ярусе он оборудовал себе тёплую и уютную норку, показывая нос только в столовую или если погонят командиры. Редко когда он выползал на улицу, чтобы флегматично погреться в лучиках солнца в клеточку. Он, кажется, был моложе меня, совсем юнец. Я представить не мог, за что он-то попал в это гиблое место? Курчавый, с большими и тёплыми, карими, глазами, он к тому же был мудреней меня во многих житейских вещах. Поговаривали, что он в диких количествах толкал марихуану не от хорошей жизни: влюбился в какую-то «торчащую» девицу, и закрутилось. Мне было жаль его, но Габен никогда не высказывал каких-то отрицательных эмоций. Поучиться бы у него настолько спокойному отношению к жизни..
Я занял место на нижней койке под Габеном. Его одеяло вечно свисало вниз, напоминая гардину над королевским ложем, а спал он так тихо, будто и не спал вовсе. Комфортный человек. Мы с ним быстро сошлись. Казалось бы, наша четвёрка всё время вместе. Едим вместе, спим вместе, ходим вместе, а всё равно каждый на своей волне. А какая дружба может быть на зоне? Я им всё равно не доверял.
Поразительно, как велика сила слова! Словом можно воскрешать, словом можно убивать.. а ещё словом можно доводить до белого каления, когда хочешь схватить эту бальзачью рожу и окунуть в сортир, чтобы там булькал! Я не понимал, откуда в нём столько яда, и не переносил, когда в этот яд окунались его насмешки и язвительные фразочки, которые впивались в самые больные мои места. В такие моменты меня останавливал только Жуков, который посмеивался хриплым басом и оказывался рядом очень не вовремя. Потом я обязательно вертелся целую ночь, лелея обиду и план мести. Но не стоит отрицать в Бальзаке плюсы. Благодаря его нескончаемому брюзжанию я многое узнал о каждом жителе колонии, да и о Жукове, который, оказывается, «сменил режим»: свернул шеи двум сокамерникам в обычной колонии и «переехал». Он всё же ужасен.
И чёрт бы меня побрал, но однажды я слишком разоткровенничался с главным своим обидчиком, сидя во дворике в сторонке. Бальзак внимательно слушал о моём продвижении по карьерной лестнице, о моих амбициях и, наконец, о том, как неожиданно я попал в стены тюрьмы. Слушал внимательно и вежливо, ни разу не перебив, и когда я, наконец, закончил, то.. он воскликнул «Да ты полнейший кретин!» - и залился хохотом. Это был настолько ошеломляющий удар, что я только рот разинул, уставившись на него непонимающим взглядом. На нас недобро косились проходящие мимо зэки, а я вскоре не выдержал и схватил Бальзака за плечи, хорошенько тряхнув. Я шипел и угрожающе рычал, весь покраснев от возмущения, а эта скотинина продолжала нагло и методично ржать, действуя мне на нервы. Я не ожидал, он не ожидал, .. никто не ожидал. Но так злостно впиться в чужие губы у меня не выходило никогда. Лишь бы он заткнулся наконец. Когда я выхожу из себя, то время подкашивается и разлетается шестерёнками в разные стороны. Когда я выхожу из себя, мне подвластно всё, но я не подвластен себе. И я хотел раздавить его, по стене размазать, разорвать на куски.. вместо чего со всей силы сдавливал неудобно костлявое тело, целуя и оставляя позади себя выжженную землю. Он не желал сопротивляться.. хотя нет, он просто не смел этого сделать. Нас растащили подошедшие зрители, освистывая и вульгарно гогоча. Возник Жуков, на голову возвышаясь над остальными. На его лице выражалась крайняя степень ярости: уже доложили всё и в подробностях. Разойдясь, я тогда не соображал, что происходит, что не мешало мне мобилизироваться. Вспомнилась молодость разгульная, драки уличные.. Лапа противника пролетела где-то над головой, и я, времени не теряя, рванул вперёд – и вверх. Хитрый удар локтем снизу, прямиком в нос. Оглушительный хруст, по инерции Жуков запрокинул голову назад и свалился, не удержав равновесие. И всё бы хорошо, но он всё же поднялся обратно.
На мою распрекрасную рожу долго-долго накладывали ледяной компресс, а на голову долго-долго сыпались выговоры и прочие нелестные отзывы касательно меня и моего поведения. Молчать и радоваться меня заставлял только факт, что Жукову за мордобой влетело ещё больше: его-то застукали за фактическим односторонним избиением. Загнали в одиночную камеру - испугались, как бы и мне, как тем несчастным из «обычного режима», шейку не своротил. Я уже вынашивал план мести. Он не имел каких-либо чётких очертаний и продуманного плана, но обещал быть внезапным, безжалостным и беспощадным. Увлекшись размышлениями, я и не заметил, как меня выгнали из медицинского крыла и отвели в камеру.
Там без Жукова стало намного просторней. Бальзак, по привычке свернувшийся на его месте, толи спал, толи притворялся, но признаков жизни однозначно не подавал. О наличии в комнате Габена свидетельствовал только увеличенный кокон-гнездо на верхней полке. Стало совсем тихо и как-то.. безжизненно. Сидя на кровати, я разглядывал спящее (всё-таки спящее) исчадие ада напротив и пытался припомнить свои ощущения от сегодняшнего спонтанного поцелуя. Падок на экстрим, я хотел бы всё повторить и даже продолжить, особенно если учесть, что из памяти выпали все ощущения, которые в тот раз безжалостно захлебнулись в эмоциях. Ему даже шло быть тихим. Как только подобная мысль мелькнула в голове, Бальзак шевельнулся и, не раскрыв глаз, закутался в одеяло. По его телу прошлась крупная дрожь. А я и забыл про эту байку. Правда, выходит, лишил беднягу живой грелки. Быстро накрыв Бальзака ещё и своим орудием для сохранения тепла, я вернулся на голую простынь и честно попытался думать о вечном. Материала было много, но думать.. думать-то особо и не хотелось, особенно когда полученные в бою ранения напоминали о себе всё больше. Каких-то несколько минут в камере повисла тишина. Никто не шевелился. Где-то вдалеке послышались шаги коменданта и щёлканье рубильников. Электричество тухло блок за блоком. Когда погасла и моя лампа, я, ведомый навязчивым внутренним голосом, поднялся и бесцеремонно вторгся в чужие владения.
Темнота всегда придаёт смелости. А также наглости и самоуверенности. Действительно, я будто влез в морозильную камеру, и вскоре - после того, как Баль оказался в моих руках – последовал скептический смешок и ласковое «Что ты здесь забыл, утырок?». «Помолчи, - говорю, - будь добр, и на коленях благодари своего спасителя! Ты холодный, как жаба!». Не мог не продолжиться обмен любезностями, особенно после подобного «комплимента». Он никогда не утратит своей язвительности. Даже в состоянии, близком к полуфабрикату. Да, отчего-то мне было смешно вступать с ним в споры, когда в мою сторону сыпется водопад из подколок и провокаций, а я не выпускаю обидчика из объятий. Наглая широкая улыбка не слезала с моего лица. Жаль, что он не видел, полушёпотом пустившись в долгие рассуждения «о смысле». Согрелся, вон как разговорился. Пригрел на груди.. Бальзака. Он продолжал вещать о чём-то совершенно скучном. Чужое дыхание находилось совсем близко. Я даже вспомнил, с какой целью рвался сюда в первую очередь, стараясь договориться с гордостью, совестью и разумом одновременно. Ах темнота.. соблазнительница. И вот я безбоязненно целую тонкие губы, скользнув языком внутрь, и быстро вылезаю сверху, придавив его к кровати. Под двумя одеялами это сделать особенно сложно, к тому же Бальзак ощутимо сопротивляется. Нет-нет, дорогой, покажи мне свою беспомощность, как было это днём. Я просто-таки зверею в этом желании, а он всё слабей и слабей в своих попытках убрать мои руки. Спустя несколько минут у нас уже не то, что тепло.. Оторвать меня от поцелуев могут только тяжёлые вздохи, что вырываются помимо воли Бальзака, когда жадные губы касаются его шеи. И нет ничего лучше, чем захватывать в плен подобным образом, когда жертва твоя не в силах противостоять, когда ты волен делать всё, что пожелаешь, когда.. фонарик чей-то светит в глаз. Нет, это было незапланированной частью моих завоеваний. «Жуков, ну хватит!», - с надрывом раздался сверху дрожащий голос. Каково же было удивление Габена, обнаружившего нас в довольно-таки.. интригующий момент. Немой вопрос повис и с нашей стороны. Сквозь яркий свет фонаря я еле разглядел неестественно блестящие большие глаза Мастера. Он лишь помотал головой и тихо вымолвил извинения, торопливо забираясь в свою тёмную норку.
Я никогда не стеснялся подходить и спрашивать. А вопросов к Габену с прошлой ночи накопилось немало. Однако он не спешил рассказывать о мотивах своего подавленного настроения, которое тщательно скрывал и пытался спрятаться от меня под любимое одеяло. «Бальзак-то глаз за дело потерял. Он рассказывал, что как-то довелось ему увидеть то, что простым смертным знать не надобно. Вы могли бы и мне глаза выколупать, да только вас бы как и Жукова. А что ж я, один останусь?..». Он неторопливо размышлял, разглядывая небо. Каким-то чудом я даже вывел его на улицу. «Да если бы нас с Бальзаком в одну камеру закрыли, мы бы точно либо убили друг друга.. либо захватили бы мир! – у меня было игривое настроение, в качестве полного антипода с утра хмурому Балю. - А то как же без Жукова, который вечно лезет, куда не надо, и..». Я глядел на кудряшки Габена, что всё клонились к земле. «Эй, да ты сидя спишь! Мы же не шумели!». Он мотал головой, загадочно улыбаясь, а потом поднялся и, потрепав меня по плечу, направился куда-то в толпу заключённых, где и затерялся. «Расспрашивай его, а как же, - Бальзак сел рядом, не удостоив меня лишним взглядом. – Я их как-то с Жуковым подслушал. Интересные такие: на людях друг друга знать не хотят, а тут такие пылкие разговоры..» «Подслушал? Может тебе и ухо оттяпать?» «Ой идиот..», - Бальзак вздохнул, опершись лбом о ладонь.
Эм... Ну в данном случае можно вместо колонии написать "школа-пансионат", и ничего не изменится)) На самом деле не ожидал выполнения заявки, поэтому рад, спасибо)) Габ-милашка удивил О_о а еще немилосердно избавились от Жука, как так)) Но Баль понравился. Хотелось бы поменьше стереотипности.
Интересно, а мерзнуть для Бальзака - это тимно? тоже вечно мерзнущий Баль Не знаю тимно ли, но мои знакомые бали вечно ходят как из морозилки вынутые))
Автор, текст очень хорош. Антураж, персонажи, сам текст да и всё остальное очень понравились)) спасибо вам огромное, не откроетесь?))
ух тыж, загадочный габен! автор, это было интересно читать) здорово написано) Интересно, а мерзнуть для Бальзака - это тимно? а у меня баль на санках катал эту погоду... одевается как хочет, о прогнозе максимум спросит про дождь. смотреть на него холодно, но виду не подает
По многочисленным просьбам тут родилось внезапное продолжение, и все предупреждения вывешиваю в шапку. 1708 слов POV Жуков, Жуков/Габен, нецензурная брань, PG-13 и орущий Драйзер.
Дубак на улице был страшенный! В то утро эта сволочь опять припёрлась к моей камере, и уже издали, сквозь глубокий бычий сон я услышал, как раздуваются его широкие ноздри. Он-то не сволочь, может быть. Но ремесло своё знает на зубок. - Заключённый номер 4426500, подъём! - заорал Драйзер, громыхнув решёткой одиночной камеры. - Жуков, я ищу ключи. Когда я войду, ты должен подняться, иначе эту дубинку я засуну тебе.. Да-да, если Драйзер обещал, то обещания свои выполнял, и я бы мог, конечно, отвернуться к стене и продолжить храпеть, а потом вскочить и прописать ему пару лишних выходных в лазарете, но даже я понимал, что на коменданта блока лучше не переть, особенно с раннего утра. А то залечу к начальнику тюрьмы, а у него разговор короткий. Горький, он та ещё зверюга. Бровью не поведёт - а за "нарушение дисциплины" как выпишет занятий, и будешь потом в мороз драить корпус снаружи. Зубной щёткой. Короче говоря, встал я, и окончательно очнулся уже идущим по заиндевелой дорожке из квадратных плит. Я смотрел под ноги, а из одежды на мне была унылая тюремная пижама в полоску. И это в декабре-то месяце! - Эй, шеф, а что это, меня обратно к зайчикам ведут? "Зайчики" - это корпус Z, руководил которым, собственно, этот самый шлагбаум с просединами на выстриженных висках. - Во-первых, убрал свой блатной жаргон от моего звания, номер 4426500, а во-вторых, - он неожиданно повернулся и заорал так громко и пронзительно, что пристроившаяся неподалёку заборная шапочка из инея с треском осыпалась вниз, - Я НЕ МАЗАЙ, ЧТОБЫ ЗАЙЦАМИ РУКОВОДИТЬ, А ТЕОДОР ДРАЙЗЕР, НАЧАЛЬНИК БЛОКА Z, ЧЁРТ БЫ ТЕБЯ ПОБРАЛ, ПРОСТИ ГОСПОДИ! Видимо, утро у него не задалось, и по этому случаю он решил испортить его и без того не особо радостным убийцам, наёмникам, шпионам и политическим арестантам, которые и содержались в вышеупомянутом блоке. Я замолчал лишь потому, что морозный воздух свёл лёгкие, а зуб на зуб не попадал вот уже несколько минут. Идти было далеко, и задерживаться на улице ради препираний с начальником я не собирался. Подумалось о Бальзаке. Вспомнилось, как его зачислили, примерно в это же время года. Как он отмораживал себе руки в гордом одиночестве, ещё и под дырявым окошком. Замёрз бы нафиг и не пикнул даже, такая морда снобская. Она в народе интеллигентной зовётся, а этот ещё и смотрит свысока, тонкий такой, костлявый, рёбра во все стороны. Да уж, не возьми я его под крышу - оприходовали бы на раз. У нас тут любят таких аскетичных девиц. Собственно, на этого придурка уже нашёлся другой придурок. И в этот самый момент меня подвели к родной камере с одеяльным гнездом на одной из кроватей. Драйзер сделался немногословным: он впихнул мне в руки постельное бельё, и сразу же решётка задвинулась за спиной. В этом блоке уже успели поставить понтовые камеры без замков. С размаху я кинул упаковкой с простынями в слишком большой бугор, как для одной кровати, и не промахнулся. Послышался стон и сдавленный, ещё хриплый со сна, родной и милый мат-перемат. На свет божий высунулась лохматая башка Бонапарта. Мне плевать было на них. Я наскоро стелился на свободном нижнем ярусе. Три часа ночи, я ещё успею свои законные четыре часа продрыхнуть! - Ну и схуя ли Ваша жопа, сударь, втиснулась в наши скромные хоромы? Охо-хо, а наловчился-то как складно, уже и забыл, наверное, как тут в угол жался и глянуть не смел! Пока я заправлял пододеяльник, вышеупомянутая часть тела продолжала глядеть собеседнику в лицо, ничуть того не стесняясь. - Молотилку завалил и спать лёг, быстрррра, - рыкнул я полубоком. - Ночь на дворе, а я - зубная фея. И если фея через секунду узнает, что ты ещё не спишь, то клыки повышибает лично. - И мы рады тебя видеть, Жуков, - приглушённо буркнул Бальзак из-под одеяла. Да, он был там, и забился, небось, в объятия к этому полудурку, как ко мне когда-то. Тьфу. Я сплюнул. - Давай перелазь ко мне, лягуха, от этого петушары толку, что от спички утопающему. - Да закрой, блядь, свой рот! Наполеон наконец-то обрёл дар речи и собрался было вылезать, но остановился под тяжестью вцепившегося всеми частями тела Бальзака. Но это не помешало ему потрясать кулаком и разливаться в гневной речи. Я не обращал внимания и пытался заснуть, с головой накрывшись одеялом. Однако, надежды мои не оправдались: он не затыкался, и даже не собирался, изливая на меня тонны негодования. - ..и уж прости, если я трахнул твою романтическую тюремную мечту, просто пора бы тебе знать своё место в этом гадюшнике! Ещё слово, ещё хоть слово.. три, два один! Я как псих подлетел с кровати, и в следующий миг порядком обыдлевшая харя Бонапарта смачно хрустнула под моим кулачищем. Схватив паршивца за горло, я выволок его на пол. Бальзак с криком и грохотом скатился вниз, из последних сил цепляясь за край кровати, и завизжал от прикосновения к ледяному бетонному полу, или от чего ещё он мог завизжать. Я, хрипло дыша, молотил скотину по челюсти, несколько раз приложил боками о стену, и бил, бил, бил, не слышал воплей Бальзака, не слышал ора скотины. Скотина даже отбивалась, пиналась босыми ногами и что-то злобно шепелявила, сплёвывая кровь на пол, а я бил его, бил, пока бить не начали меня. - Ты что, паршивец, вообще оборзел?! - комендант Драйзер обрабатывал меня дубинкой с праведным огнём в глазах, а за его спиной валялась, держась за лицо, какая-то груда тряпья. - ВООБЩЕ ОБОРЗЕЛ, Я ТЕБЯ СПРАШИВАЮ? РУКИ ОПУСТИЛ, ПАДЛА, БЕГОМ! Он орал так, что в ушах звенело. Командирский тон у этого товарища был на высшем уровне. В соседних камерах послышалось шевеление, а я смиренно вытянул кулаки вниз, позволив смачно огреть себя резиной по щекам. Подоспела охрана, взяла под руки Бонапарта и потащила в медпункт. Следом за ним, опираясь на коменданта, поковылял Бальзак, держась за голову. - Это ты дистоник, да? - уже тише спрашивал Драйзер, снимая с себя китель и накидывая на пленного. - Пошли, пошли, не трясись ты так.. Поднявшийся шум понемногу затихал. Взволнованные заключённые разлеглись по своим местам, зевая во все свои широченные и беззубые глотки. Чужая кровь на костяшках да по полу - вот и всё напоминание о произошедшем. Я в такие моменты сам не свой. Я по этому поводу и загремел сюда на нехилый срок. Не могу остановиться. Не могу. Присев на наполеоновскую, ещё тёплую, кровать, я откинулся на стену и тяжело вздохнул. - И хуле вы все решили, что я за Бальзаком увиваюсь? Все. Все-е-е, - я специально протянул это слово, всячески подчеркнул и выделил. Взгляд мой не отрывался от верхней полки напротив. Одеяльный ворох не подавал признаков жизни. - Не возьми я его под крыло, он бы и сдох тут. Лежало бы надо мной ледяное тело, костенело потихоньку, пока комендант Драйзер не проорал бы приказ закопать у стен рядом с фекалийной канавой. "Закопа-а-ать, падлюки, чтоб не вонял тут на весь корпус!" - я вполголоса передразнил "любимого" надсмотрщика. - И я бы закапывал, и остался бы Оноре де Бальзак навечно около фекального прудика и бетонной стены. Его же и отдать некому. Родственников нет, он рассказывал. Поубивали всех, перестреляли. А он в шпионы подался. Шпионам без родни терять-то нечего. Шпион без родни - лучший шпион. Эх, эх.. Выговорившись, я замолчал. В одиночной камере я истосковался по разговорам. И сейчас я был уверен, что даже под слоем одеял меня прекрасно слушает чуткое ухо. - К чёрту Бальзака. К чёрту. Пусть целует жопу своему смазливому неудачнику. Может хоть тогда меня перестанут с ним венчать, верно? Я всё глядел наверх, но думал уже о своём. Я думал о том, сколько же я здесь нахожусь. И сколько шансов у меня было исправиться и выйти на волю раньше положенного. Но отчего-то я всё больше продлевал себе отпуск в пятизвёздочной тюрьме с орущим Драйзером, бесконечными петушарами, потасовками, хождениями по кругу, тяжкими работами задаром, холодным Бальзаком и.. Одеяло шевельнулось. Раз, ещё раз. Житель выпутывался из тёплой норы, и вот уже показалась его ручка. Такие у художников бывают. Я видел, когда пацанёнком был, как они рисуют, а пальчики их, мягкие такие, кисточкой раз-раз-раз. Там, на аллее, был один такой патлатый, кучерявый тоже, рисовал кошку. Большую такую кошку, пушистую, жирную кошку, которая спала перед ним на каменных периллах. И с таким упоением, что я - ну пацан, ума палата - хлоп его по плечу. Он возьми и пролей воду на холст. Чуть не заплакал, и я вместе с ним. От досады, конечно же, я же только сказать хотел, мол, крутой кошак! Копна каштановых кудрей высвободилась наружу. Габен посмотрел на меня сверху, и, клянусь, в тот момент я согласен был преклонить перед ним колено. Да, как в рыцарских романах: вломил дракону - простелился перед дамой сердца - всё, молодец, настоящий мужик.
- Рад видеть тебя снова, Жуков. Клянусь, будь тут Бонапарт - он бы разнылся, что я его разбудил, что ему холодно, что я вообще дебил тут треплюсь сам с собой, а ему спать не даю. Но нет. Мы были одни. И он смотрел на меня, а я смотрел на него. Я поднялся. Медленно, чтобы не спугнуть. - Когда мы в последний раз с тобой говорили? В цехе? В сортире? В узкой-узкой щели между стеной и оградой? - я приближался, говоря проникновенно, слова растягиваю. Его ещё поймать надо. Тюряга совсем запугала. Говорят, он жену свою очень зверски убил, актриску какую-то, которая мозг вышибала истериками и скандалами. С тех пор на бурные эмоции реагирует вообще неадекватно. В угол забивается. Вот и сидит там у себя, даже во двор не высовывается. Хотя я их с Бонапартом видел на лавочке. Может быть, Бонапарт хоть на что-то годен, кроме бесконечного трёпа. И да, Габен не шевелился. Он смотрел на меня каким-то особенным своим взглядом. Я не смогу это описать. Он всегда зомбирует меня, а я зомбирую его. Стоит нам остаться наедине - и это происходит тотчас же. Да, на людях он не слушает меня, он вечно недоволен и ноет, ноет, что треснуть его хочется, придурка. А теперь я беру его за плечи. Я обнимаю его, тёплого, как печка. Я с мороза тянусь к нему, укладываю обратно на подушку, а его мягкие ладошки, те, которые как у художника с кошкой, неуклюже, но очень крепко обнимают мою широкую спину. И наконец - бинго! - я срываюсь, целую его, целую тёплого, целую резко и порывисто, потому что по-другому не умею. Да и не получается. И обнимаю его, да так, что рёбра хрустят. Заноет ещё под утро, что я опять ему отпуск в лазарете устраиваю, будет выводить меня и не слушать, в лучшем случае продрыхнет всё на свете. Это никогда не закончится.
Ммм... Автор-фея что курили перед написанием? Какие перлы... Один мелодичный храп чего стоит! Поясните недалекому читателю, как это - мелодичный храп? И ещё глаз Баля спровоцировал нервный тик. Не Бальзак, а мутант какой-то с жёлтым-то глазом. Соционика соционикой, но матчасть всё же нужно прорабатывать. А то не тюрьма, а пансион благородных девиц. Ежели вы фея, так наколдуйте себе мат.часть. Иначе есть лишь один итог:"не верю".
-
-
12.05.2011 в 02:24Мне не сказали ни причин, ни повода. Просто повязали, привезли и кинули в камеру. Я не понимал тогда, за что приговорён к лишению свободы. Признаться, я не понимал ровным счётом ничего, и бессмысленно, но с диким упорством, дёргался, как рыба, выброшенная на песок. Я даже о том, что попал в колонию строгого режима, узнал в последнюю очередь. Шок и паническое метание охватывало мои мысли. Почему никто не удосужился хотя бы предупредить?
Всё-таки политика – опасная профессия. Свидания с кем-либо мне запретили, а объяснять мне «суть» не спешила ни охрана, ни комендант. Они скалили зубы, отворачивались, игнорировали мои требования, а за угрозы в их сторону я порой неслабо так.. впрочем, не так уж это и важно. Важно то, что я угодил с ловушку. В абсолютно новую, чуждую мне среду. Неудивительно, что первые несколько часов в своей камере я провёл в углу в гордом одиночестве.
Камера не особо ждала моего появления, равно как и её тогдашние жители. Они не обратили на меня ровным счётом никакого внимания, да и я не особо спешил знакомиться. Само помещение оказалось ужасно узким. В него еле-еле поместились две двухъярусные кровати, одна из которых была заставлена свёрнутыми кое-как одеялами. Чудом дизайнерской мысли являлась малюсенькая тумбочка, намертво втиснутая меж лежбищами, на которой теплилась тусклая лампочка. Внимание привлекла громадная спина, издающая мелодичный толи храп, толи рычание с первого «этажа». Засев в углу, я буравил её, размеренно поднимающуюся и опускающуюся, туповатым взглядом, оставив попытки собрать мысли в кучу.
- Опа-па. Новенький – готовенький, - над спиной нечесаным скопом повисли чьи-то волосы, чёрные, с грязным оттенком каштанового.
Только приглядевшись, я сумел заметить меж прядей, закрывающих всё лицо, ярко-жёлтый глаз. Он почти не мигал и смотрел на меня, чуть прищурившись. Наконец я сообразил, что заговорившее со мной существо, точнее, его голова, не имеет никакого отношения к исполинскому туловищу на койке. Похрапывание продолжалось, а новый сокамерник высунулся из-под одеяла, обнажив тонкий и костлявый свой торс, и улёгся ним на спящего соседа, как на подушечку.
Матерь Божья, два мужика в одной кровати!
Я мог бы удивиться, но в тот момент меня мало что волновало. Я играл в молчуна и даже отвернулся от заинтересованного. У того, к счастью, быстро пропал всякий энтузиазм к общению, к тому же, со стороны «спины» послышалось со сна сиплое «холоду не напускай», и не менее внушительная ручища сгребла брюнета куда-то.. куда-то туда.
Бальзак. Непроходимая концентрация скепсиса и здорового пессимизма. «Прописка» его значилась на верхней койке, но там он проводил только дневное время, углубившись в записи или собственные мысли. По ночам же он всегда перебирался вниз. Я не спешил интересоваться, зачем, и что за отношения связывают их, но сам Баль ссылался на какой-то заумный термин про «недостаточность», подразумевая то, что сам не в состоянии согреться и всего лишь не хочет замёрзнуть насмерть. «Всё равно все сдохнем, так с чего бы мне – первым?». И один из его глаз закрыт навсегда под зачёсанными набок волосами.
Жуков показался мне зверюгой. И показался не зря, но.. он меня не трогал. Всё наше общение решилось в первый же день знакомства, когда он хмуро глянул на меня глубоко посаженными глазами и, склонившись, вымолвил: «А ты, рыжий, если жить хочешь, не возникай». На том и закончилось, сменившись игнорированием. Я и не рвался в собеседники. Никто на зоне не рвался. Жуков носил среди масс звание «короля», причём не зря носил, внушая как буграми мышц, так и небывалой логикой в контексте «как лучше и действенней запугать». Страшный человек, на самом деле, и я рад был, что он не цеплялся ко мне больше.
Самым неожиданным в этой компании являлся Габен. Он и народу-то являлся в редких случаях, как сурок по весне, устало хлопая ресницами и обнимая подушку. Из одеяла на другом верхнем ярусе он оборудовал себе тёплую и уютную норку, показывая нос только в столовую или если погонят командиры. Редко когда он выползал на улицу, чтобы флегматично погреться в лучиках солнца в клеточку. Он, кажется, был моложе меня, совсем юнец. Я представить не мог, за что он-то попал в это гиблое место? Курчавый, с большими и тёплыми, карими, глазами, он к тому же был мудреней меня во многих житейских вещах. Поговаривали, что он в диких количествах толкал марихуану не от хорошей жизни: влюбился в какую-то «торчащую» девицу, и закрутилось. Мне было жаль его, но Габен никогда не высказывал каких-то отрицательных эмоций. Поучиться бы у него настолько спокойному отношению к жизни..
Я занял место на нижней койке под Габеном. Его одеяло вечно свисало вниз, напоминая гардину над королевским ложем, а спал он так тихо, будто и не спал вовсе. Комфортный человек. Мы с ним быстро сошлись.
Казалось бы, наша четвёрка всё время вместе. Едим вместе, спим вместе, ходим вместе, а всё равно каждый на своей волне. А какая дружба может быть на зоне? Я им всё равно не доверял.
Поразительно, как велика сила слова! Словом можно воскрешать, словом можно убивать.. а ещё словом можно доводить до белого каления, когда хочешь схватить эту бальзачью рожу и окунуть в сортир, чтобы там булькал! Я не понимал, откуда в нём столько яда, и не переносил, когда в этот яд окунались его насмешки и язвительные фразочки, которые впивались в самые больные мои места. В такие моменты меня останавливал только Жуков, который посмеивался хриплым басом и оказывался рядом очень не вовремя. Потом я обязательно вертелся целую ночь, лелея обиду и план мести. Но не стоит отрицать в Бальзаке плюсы. Благодаря его нескончаемому брюзжанию я многое узнал о каждом жителе колонии, да и о Жукове, который, оказывается, «сменил режим»: свернул шеи двум сокамерникам в обычной колонии и «переехал». Он всё же ужасен.
И чёрт бы меня побрал, но однажды я слишком разоткровенничался с главным своим обидчиком, сидя во дворике в сторонке. Бальзак внимательно слушал о моём продвижении по карьерной лестнице, о моих амбициях и, наконец, о том, как неожиданно я попал в стены тюрьмы. Слушал внимательно и вежливо, ни разу не перебив, и когда я, наконец, закончил, то.. он воскликнул «Да ты полнейший кретин!» - и залился хохотом. Это был настолько ошеломляющий удар, что я только рот разинул, уставившись на него непонимающим взглядом. На нас недобро косились проходящие мимо зэки, а я вскоре не выдержал и схватил Бальзака за плечи, хорошенько тряхнув. Я шипел и угрожающе рычал, весь покраснев от возмущения, а эта скотинина продолжала нагло и методично ржать, действуя мне на нервы.
Я не ожидал, он не ожидал, .. никто не ожидал. Но так злостно впиться в чужие губы у меня не выходило никогда. Лишь бы он заткнулся наконец. Когда я выхожу из себя, то время подкашивается и разлетается шестерёнками в разные стороны. Когда я выхожу из себя, мне подвластно всё, но я не подвластен себе. И я хотел раздавить его, по стене размазать, разорвать на куски.. вместо чего со всей силы сдавливал неудобно костлявое тело, целуя и оставляя позади себя выжженную землю. Он не желал сопротивляться.. хотя нет, он просто не смел этого сделать.
Нас растащили подошедшие зрители, освистывая и вульгарно гогоча. Возник Жуков, на голову возвышаясь над остальными. На его лице выражалась крайняя степень ярости: уже доложили всё и в подробностях. Разойдясь, я тогда не соображал, что происходит, что не мешало мне мобилизироваться. Вспомнилась молодость разгульная, драки уличные..
Лапа противника пролетела где-то над головой, и я, времени не теряя, рванул вперёд – и вверх. Хитрый удар локтем снизу, прямиком в нос. Оглушительный хруст, по инерции Жуков запрокинул голову назад и свалился, не удержав равновесие. И всё бы хорошо, но он всё же поднялся обратно.
-
-
12.05.2011 в 02:25Я уже вынашивал план мести. Он не имел каких-либо чётких очертаний и продуманного плана, но обещал быть внезапным, безжалостным и беспощадным. Увлекшись размышлениями, я и не заметил, как меня выгнали из медицинского крыла и отвели в камеру.
Там без Жукова стало намного просторней. Бальзак, по привычке свернувшийся на его месте, толи спал, толи притворялся, но признаков жизни однозначно не подавал. О наличии в комнате Габена свидетельствовал только увеличенный кокон-гнездо на верхней полке. Стало совсем тихо и как-то.. безжизненно.
Сидя на кровати, я разглядывал спящее (всё-таки спящее) исчадие ада напротив и пытался припомнить свои ощущения от сегодняшнего спонтанного поцелуя. Падок на экстрим, я хотел бы всё повторить и даже продолжить, особенно если учесть, что из памяти выпали все ощущения, которые в тот раз безжалостно захлебнулись в эмоциях.
Ему даже шло быть тихим. Как только подобная мысль мелькнула в голове, Бальзак шевельнулся и, не раскрыв глаз, закутался в одеяло. По его телу прошлась крупная дрожь. А я и забыл про эту байку. Правда, выходит, лишил беднягу живой грелки.
Быстро накрыв Бальзака ещё и своим орудием для сохранения тепла, я вернулся на голую простынь и честно попытался думать о вечном. Материала было много, но думать.. думать-то особо и не хотелось, особенно когда полученные в бою ранения напоминали о себе всё больше.
Каких-то несколько минут в камере повисла тишина. Никто не шевелился. Где-то вдалеке послышались шаги коменданта и щёлканье рубильников. Электричество тухло блок за блоком. Когда погасла и моя лампа, я, ведомый навязчивым внутренним голосом, поднялся и бесцеремонно вторгся в чужие владения.
Темнота всегда придаёт смелости. А также наглости и самоуверенности. Действительно, я будто влез в морозильную камеру, и вскоре - после того, как Баль оказался в моих руках – последовал скептический смешок и ласковое «Что ты здесь забыл, утырок?». «Помолчи, - говорю, - будь добр, и на коленях благодари своего спасителя! Ты холодный, как жаба!».
Не мог не продолжиться обмен любезностями, особенно после подобного «комплимента». Он никогда не утратит своей язвительности. Даже в состоянии, близком к полуфабрикату.
Да, отчего-то мне было смешно вступать с ним в споры, когда в мою сторону сыпется водопад из подколок и провокаций, а я не выпускаю обидчика из объятий. Наглая широкая улыбка не слезала с моего лица. Жаль, что он не видел, полушёпотом пустившись в долгие рассуждения «о смысле». Согрелся, вон как разговорился.
Пригрел на груди.. Бальзака.
Он продолжал вещать о чём-то совершенно скучном. Чужое дыхание находилось совсем близко. Я даже вспомнил, с какой целью рвался сюда в первую очередь, стараясь договориться с гордостью, совестью и разумом одновременно.
Ах темнота.. соблазнительница. И вот я безбоязненно целую тонкие губы, скользнув языком внутрь, и быстро вылезаю сверху, придавив его к кровати. Под двумя одеялами это сделать особенно сложно, к тому же Бальзак ощутимо сопротивляется. Нет-нет, дорогой, покажи мне свою беспомощность, как было это днём. Я просто-таки зверею в этом желании, а он всё слабей и слабей в своих попытках убрать мои руки. Спустя несколько минут у нас уже не то, что тепло..
Оторвать меня от поцелуев могут только тяжёлые вздохи, что вырываются помимо воли Бальзака, когда жадные губы касаются его шеи. И нет ничего лучше, чем захватывать в плен подобным образом, когда жертва твоя не в силах противостоять, когда ты волен делать всё, что пожелаешь, когда.. фонарик чей-то светит в глаз. Нет, это было незапланированной частью моих завоеваний.
«Жуков, ну хватит!», - с надрывом раздался сверху дрожащий голос.
Каково же было удивление Габена, обнаружившего нас в довольно-таки.. интригующий момент. Немой вопрос повис и с нашей стороны. Сквозь яркий свет фонаря я еле разглядел неестественно блестящие большие глаза Мастера. Он лишь помотал головой и тихо вымолвил извинения, торопливо забираясь в свою тёмную норку.
Я никогда не стеснялся подходить и спрашивать. А вопросов к Габену с прошлой ночи накопилось немало. Однако он не спешил рассказывать о мотивах своего подавленного настроения, которое тщательно скрывал и пытался спрятаться от меня под любимое одеяло. «Бальзак-то глаз за дело потерял. Он рассказывал, что как-то довелось ему увидеть то, что простым смертным знать не надобно. Вы могли бы и мне глаза выколупать, да только вас бы как и Жукова. А что ж я, один останусь?..». Он неторопливо размышлял, разглядывая небо. Каким-то чудом я даже вывел его на улицу.
«Да если бы нас с Бальзаком в одну камеру закрыли, мы бы точно либо убили друг друга.. либо захватили бы мир! – у меня было игривое настроение, в качестве полного антипода с утра хмурому Балю. - А то как же без Жукова, который вечно лезет, куда не надо, и..».
Я глядел на кудряшки Габена, что всё клонились к земле. «Эй, да ты сидя спишь! Мы же не шумели!». Он мотал головой, загадочно улыбаясь, а потом поднялся и, потрепав меня по плечу, направился куда-то в толпу заключённых, где и затерялся.
«Расспрашивай его, а как же, - Бальзак сел рядом, не удостоив меня лишним взглядом. – Я их как-то с Жуковым подслушал. Интересные такие: на людях друг друга знать не хотят, а тут такие пылкие разговоры..»
«Подслушал? Может тебе и ухо оттяпать?»
«Ой идиот..», - Бальзак вздохнул, опершись лбом о ладонь.
-
-
12.05.2011 в 14:27почему никто не читает матчасть перед тем. как писать что-то специфичное по своему содержанию?-
-
12.05.2011 в 14:30Потому что автор - фея.
Автор
-
-
12.05.2011 в 19:40Бальзак
-
-
12.05.2011 в 20:53-
-
12.05.2011 в 21:00-
-
13.05.2011 в 07:32-
-
13.05.2011 в 14:13-
-
13.05.2011 в 15:02На самом деле не ожидал выполнения заявки, поэтому рад, спасибо))
Габ-милашка удивил О_о а еще немилосердно избавились от Жука, как так)) Но Баль понравился. Хотелось бы поменьше стереотипности.
заказчик
-
-
15.05.2011 в 06:45-
-
15.05.2011 в 12:43-
-
16.05.2011 в 10:18-
-
17.05.2011 в 15:15-
-
18.05.2011 в 20:07Интересно, а мерзнуть для Бальзака - это тимно? тоже вечно мерзнущий Баль
-
-
30.05.2011 в 20:40Не знаю тимно ли, но мои знакомые бали вечно ходят как из морозилки вынутые))
Автор, текст очень хорош. Антураж, персонажи, сам текст да и всё остальное очень понравились)) спасибо вам огромное, не откроетесь?))
-
-
02.06.2011 в 19:04ух тыж, загадочный габен!автор, это было интересно читать) здорово написано)Интересно, а мерзнуть для Бальзака - это тимно?
а у меня баль на санках катал эту погоду... одевается как хочет, о прогнозе максимум спросит про дождь. смотреть на него холодно, но виду не подает
-
-
26.08.2011 в 21:52тоже вечно мерзнущий Баль
+1 ) этим большинство балей страдают
-
-
03.09.2011 в 18:55-
-
03.09.2011 в 19:01-
-
10.09.2011 в 18:06-
-
14.09.2011 в 22:571708 слов
POV Жуков, Жуков/Габен, нецензурная брань, PG-13 и орущий Драйзер.
Дубак на улице был страшенный! В то утро эта сволочь опять припёрлась к моей камере, и уже издали, сквозь глубокий бычий сон я услышал, как раздуваются его широкие ноздри. Он-то не сволочь, может быть. Но ремесло своё знает на зубок.
- Заключённый номер 4426500, подъём! - заорал Драйзер, громыхнув решёткой одиночной камеры. - Жуков, я ищу ключи. Когда я войду, ты должен подняться, иначе эту дубинку я засуну тебе..
Да-да, если Драйзер обещал, то обещания свои выполнял, и я бы мог, конечно, отвернуться к стене и продолжить храпеть, а потом вскочить и прописать ему пару лишних выходных в лазарете, но даже я понимал, что на коменданта блока лучше не переть, особенно с раннего утра. А то залечу к начальнику тюрьмы, а у него разговор короткий. Горький, он та ещё зверюга. Бровью не поведёт - а за "нарушение дисциплины" как выпишет занятий, и будешь потом в мороз драить корпус снаружи. Зубной щёткой.
Короче говоря, встал я, и окончательно очнулся уже идущим по заиндевелой дорожке из квадратных плит. Я смотрел под ноги, а из одежды на мне была унылая тюремная пижама в полоску. И это в декабре-то месяце!
- Эй, шеф, а что это, меня обратно к зайчикам ведут?
"Зайчики" - это корпус Z, руководил которым, собственно, этот самый шлагбаум с просединами на выстриженных висках.
- Во-первых, убрал свой блатной жаргон от моего звания, номер 4426500, а во-вторых, - он неожиданно повернулся и заорал так громко и пронзительно, что пристроившаяся неподалёку заборная шапочка из инея с треском осыпалась вниз, - Я НЕ МАЗАЙ, ЧТОБЫ ЗАЙЦАМИ РУКОВОДИТЬ, А ТЕОДОР ДРАЙЗЕР, НАЧАЛЬНИК БЛОКА Z, ЧЁРТ БЫ ТЕБЯ ПОБРАЛ, ПРОСТИ ГОСПОДИ!
Видимо, утро у него не задалось, и по этому случаю он решил испортить его и без того не особо радостным убийцам, наёмникам, шпионам и политическим арестантам, которые и содержались в вышеупомянутом блоке. Я замолчал лишь потому, что морозный воздух свёл лёгкие, а зуб на зуб не попадал вот уже несколько минут. Идти было далеко, и задерживаться на улице ради препираний с начальником я не собирался.
Подумалось о Бальзаке. Вспомнилось, как его зачислили, примерно в это же время года. Как он отмораживал себе руки в гордом одиночестве, ещё и под дырявым окошком. Замёрз бы нафиг и не пикнул даже, такая морда снобская. Она в народе интеллигентной зовётся, а этот ещё и смотрит свысока, тонкий такой, костлявый, рёбра во все стороны. Да уж, не возьми я его под крышу - оприходовали бы на раз. У нас тут любят таких аскетичных девиц.
Собственно, на этого придурка уже нашёлся другой придурок. И в этот самый момент меня подвели к родной камере с одеяльным гнездом на одной из кроватей. Драйзер сделался немногословным: он впихнул мне в руки постельное бельё, и сразу же решётка задвинулась за спиной. В этом блоке уже успели поставить понтовые камеры без замков.
С размаху я кинул упаковкой с простынями в слишком большой бугор, как для одной кровати, и не промахнулся. Послышался стон и сдавленный, ещё хриплый со сна, родной и милый мат-перемат. На свет божий высунулась лохматая башка Бонапарта.
Мне плевать было на них. Я наскоро стелился на свободном нижнем ярусе. Три часа ночи, я ещё успею свои законные четыре часа продрыхнуть!
- Ну и схуя ли Ваша жопа, сударь, втиснулась в наши скромные хоромы?
Охо-хо, а наловчился-то как складно, уже и забыл, наверное, как тут в угол жался и глянуть не смел! Пока я заправлял пододеяльник, вышеупомянутая часть тела продолжала глядеть собеседнику в лицо, ничуть того не стесняясь.
- Молотилку завалил и спать лёг, быстрррра, - рыкнул я полубоком. - Ночь на дворе, а я - зубная фея. И если фея через секунду узнает, что ты ещё не спишь, то клыки повышибает лично.
- И мы рады тебя видеть, Жуков, - приглушённо буркнул Бальзак из-под одеяла.
Да, он был там, и забился, небось, в объятия к этому полудурку, как ко мне когда-то. Тьфу. Я сплюнул.
- Давай перелазь ко мне, лягуха, от этого петушары толку, что от спички утопающему.
- Да закрой, блядь, свой рот!
Наполеон наконец-то обрёл дар речи и собрался было вылезать, но остановился под тяжестью вцепившегося всеми частями тела Бальзака. Но это не помешало ему потрясать кулаком и разливаться в гневной речи. Я не обращал внимания и пытался заснуть, с головой накрывшись одеялом. Однако, надежды мои не оправдались: он не затыкался, и даже не собирался, изливая на меня тонны негодования.
- ..и уж прости, если я трахнул твою романтическую тюремную мечту, просто пора бы тебе знать своё место в этом гадюшнике!
Ещё слово, ещё хоть слово.. три, два один! Я как псих подлетел с кровати, и в следующий миг порядком обыдлевшая харя Бонапарта смачно хрустнула под моим кулачищем. Схватив паршивца за горло, я выволок его на пол. Бальзак с криком и грохотом скатился вниз, из последних сил цепляясь за край кровати, и завизжал от прикосновения к ледяному бетонному полу, или от чего ещё он мог завизжать. Я, хрипло дыша, молотил скотину по челюсти, несколько раз приложил боками о стену, и бил, бил, бил, не слышал воплей Бальзака, не слышал ора скотины. Скотина даже отбивалась, пиналась босыми ногами и что-то злобно шепелявила, сплёвывая кровь на пол, а я бил его, бил, пока бить не начали меня.
- Ты что, паршивец, вообще оборзел?! - комендант Драйзер обрабатывал меня дубинкой с праведным огнём в глазах, а за его спиной валялась, держась за лицо, какая-то груда тряпья.
- ВООБЩЕ ОБОРЗЕЛ, Я ТЕБЯ СПРАШИВАЮ? РУКИ ОПУСТИЛ, ПАДЛА, БЕГОМ!
Он орал так, что в ушах звенело. Командирский тон у этого товарища был на высшем уровне. В соседних камерах послышалось шевеление, а я смиренно вытянул кулаки вниз, позволив смачно огреть себя резиной по щекам.
Подоспела охрана, взяла под руки Бонапарта и потащила в медпункт. Следом за ним, опираясь на коменданта, поковылял Бальзак, держась за голову.
- Это ты дистоник, да? - уже тише спрашивал Драйзер, снимая с себя китель и накидывая на пленного. - Пошли, пошли, не трясись ты так..
Поднявшийся шум понемногу затихал. Взволнованные заключённые разлеглись по своим местам, зевая во все свои широченные и беззубые глотки. Чужая кровь на костяшках да по полу - вот и всё напоминание о произошедшем. Я в такие моменты сам не свой. Я по этому поводу и загремел сюда на нехилый срок. Не могу остановиться. Не могу.
Присев на наполеоновскую, ещё тёплую, кровать, я откинулся на стену и тяжело вздохнул.
- И хуле вы все решили, что я за Бальзаком увиваюсь? Все. Все-е-е, - я специально протянул это слово, всячески подчеркнул и выделил. Взгляд мой не отрывался от верхней полки напротив. Одеяльный ворох не подавал признаков жизни. - Не возьми я его под крыло, он бы и сдох тут. Лежало бы надо мной ледяное тело, костенело потихоньку, пока комендант Драйзер не проорал бы приказ закопать у стен рядом с фекалийной канавой. "Закопа-а-ать, падлюки, чтоб не вонял тут на весь корпус!" - я вполголоса передразнил "любимого" надсмотрщика. - И я бы закапывал, и остался бы Оноре де Бальзак навечно около фекального прудика и бетонной стены. Его же и отдать некому. Родственников нет, он рассказывал. Поубивали всех, перестреляли. А он в шпионы подался. Шпионам без родни терять-то нечего. Шпион без родни - лучший шпион. Эх, эх..
Выговорившись, я замолчал. В одиночной камере я истосковался по разговорам. И сейчас я был уверен, что даже под слоем одеял меня прекрасно слушает чуткое ухо.
- К чёрту Бальзака. К чёрту. Пусть целует жопу своему смазливому неудачнику. Может хоть тогда меня перестанут с ним венчать, верно?
Я всё глядел наверх, но думал уже о своём. Я думал о том, сколько же я здесь нахожусь. И сколько шансов у меня было исправиться и выйти на волю раньше положенного. Но отчего-то я всё больше продлевал себе отпуск в пятизвёздочной тюрьме с орущим Драйзером, бесконечными петушарами, потасовками, хождениями по кругу, тяжкими работами задаром, холодным Бальзаком и..
Одеяло шевельнулось. Раз, ещё раз. Житель выпутывался из тёплой норы, и вот уже показалась его ручка. Такие у художников бывают. Я видел, когда пацанёнком был, как они рисуют, а пальчики их, мягкие такие, кисточкой раз-раз-раз. Там, на аллее, был один такой патлатый, кучерявый тоже, рисовал кошку. Большую такую кошку, пушистую, жирную кошку, которая спала перед ним на каменных периллах. И с таким упоением, что я - ну пацан, ума палата - хлоп его по плечу. Он возьми и пролей воду на холст. Чуть не заплакал, и я вместе с ним. От досады, конечно же, я же только сказать хотел, мол, крутой кошак!
Копна каштановых кудрей высвободилась наружу. Габен посмотрел на меня сверху, и, клянусь, в тот момент я согласен был преклонить перед ним колено. Да, как в рыцарских романах: вломил дракону - простелился перед дамой сердца - всё, молодец, настоящий мужик.
-
-
14.09.2011 в 22:57Клянусь, будь тут Бонапарт - он бы разнылся, что я его разбудил, что ему холодно, что я вообще дебил тут треплюсь сам с собой, а ему спать не даю. Но нет. Мы были одни. И он смотрел на меня, а я смотрел на него. Я поднялся. Медленно, чтобы не спугнуть.
- Когда мы в последний раз с тобой говорили? В цехе? В сортире? В узкой-узкой щели между стеной и оградой? - я приближался, говоря проникновенно, слова растягиваю.
Его ещё поймать надо. Тюряга совсем запугала. Говорят, он жену свою очень зверски убил, актриску какую-то, которая мозг вышибала истериками и скандалами. С тех пор на бурные эмоции реагирует вообще неадекватно. В угол забивается. Вот и сидит там у себя, даже во двор не высовывается. Хотя я их с Бонапартом видел на лавочке. Может быть, Бонапарт хоть на что-то годен, кроме бесконечного трёпа.
И да, Габен не шевелился. Он смотрел на меня каким-то особенным своим взглядом. Я не смогу это описать. Он всегда зомбирует меня, а я зомбирую его. Стоит нам остаться наедине - и это происходит тотчас же. Да, на людях он не слушает меня, он вечно недоволен и ноет, ноет, что треснуть его хочется, придурка. А теперь я беру его за плечи. Я обнимаю его, тёплого, как печка. Я с мороза тянусь к нему, укладываю обратно на подушку, а его мягкие ладошки, те, которые как у художника с кошкой, неуклюже, но очень крепко обнимают мою широкую спину. И наконец - бинго! - я срываюсь, целую его, целую тёплого, целую резко и порывисто, потому что по-другому не умею. Да и не получается. И обнимаю его, да так, что рёбра хрустят. Заноет ещё под утро, что я опять ему отпуск в лазарете устраиваю, будет выводить меня и не слушать, в лучшем случае продрыхнет всё на свете.
Это никогда не закончится.
-
-
15.09.2011 в 01:32-
-
15.09.2011 в 01:33-
-
15.09.2011 в 05:52-
-
15.09.2011 в 14:51-
-
15.09.2011 в 15:03было смешно
-
-
15.09.2011 в 15:15Это ещё смотря какие колонии)
-
-
15.09.2011 в 15:46